Никогда. Иногда. Всегда

Конечно, возникает вполне законный вопрос: а на кой мне вообще понадобилось записываться в студию актёрского мастерства? Отвечу предельно честно.

Дело в том, что я пишу. Пишу рассказы, повести, иногда даже романы. И мечтаю, что в один очень прекрасный день по какой-нибудь моей работе… захотят снять фильм. Я, конечно, соглашусь, но с одним условием. Даже вместо гонорара! Попрошу маленькую роль. Малюсенькую такую ролюшку. А что? Одной мечтой больше, одной меньше.

А тут как раз в нашем городе и открылась эта студия. Я восприняла это как знак судьбы!

«Ну, — думаю, — неспроста это!»

И записалась.

Руководила студией самая настоящая актриса!

Она играла в кино. Роль, прямо скажем, небольшая, но со словами! Там она, типа, идёт по улице, а главный герой, такой симпатичный парень, её спрашивает: «Тётенька, не подскажете, где в вашем городе Дом культуры?» И она становится в позу памятника пролетарскому вождю, где он указывает путь в светлое будущее, и говорит: «Вот там!»

В кино она указывала главному герою путь к Дому культуры, а нам, своим ученикам, решила преподать уроки актёрского мастерства. Показать, так сказать, путь к высокому мастерству.

Естественно, за деньги. Как говорится, кто что может.

Мы, как положено, разыгрывали всякие сценки, а она смотрела и давала профессиональные советы.

Но вот со мной у неё не сложилось. Или у меня с ней?

Я стараюсь, просто душу на разрыв, а она: «Не верю!» — и всё! Кто-нибудь про Станиславского, кроме этого «не верю!», что-нибудь знает? Вот ему, наверно, икается!

Мой постоянный партнёр по сценкам и просто хороший парень Андрей уже возмущался. Правда, только мне.

— Ну чего она от тебя хочет? Нормально вроде!

Мы с ним играем сценку, его она хвалит, а мне: «Не верю!»

Я ещё долго терпела, учитывая мой темперамент. Но допекло!

«Всё! — думаю, — последний шанс этой стерве даю, а там пусть сама на себя пеняет!»

Как раз она дала нам с Андрейкой разучить сценку из «Ромео и Джульетты».

Мы старались. Андрейка даже сказал, что теперь режиссёрша точно меня похвалит.

Я тоже на это надеялась, но на всякий случай заготовила и «домашний вариант».

Вечером, собираясь в студию, я сюрпризик для этой Станиславской недоделанной в пакетик положила. На всякий пожарный.

Короче, разыгрываем мы с Андреем сценку. Стою на столе, типа, на балконе, Андрей мне в любви признаётся, а я ему отвечаю. Всё слово в слово. Нигде не спутала. Чувства дала.

Заканчиваем, я вся в ожидании, а эта мымра делает постное лицо и заявляет:

— Андрюша — молодец, а тебе, Алина, не верю!

Твою мать! В смысле, где ж такие нервы взять, чтоб это вытерпеть?

Спрыгиваю со стола и иду к двери. Режисёрша мне вслед, с надеждой так:

— Ой, Алиночка, ты решила от нас уйти?

«Ага! Сейчас! Уже! Размечталась! Щас ты всё сама увидишь!»

Подхожу к двери, закрываю замок, ключ кладу в карман.

— Нет, Татьяна Николаевна, — это руководительницу нашу так зовут. Я не ухожу и никто отсюда не выйдет, во всяком случае, живой не выйдет.

С этими весёлыми словами снимаю с вешалки у двери свой пакетик и достаю тот самый сюрприз. А точнее, туристический топорик. Делаю страшное лицо и говорю:

— Ну что, Станиславская долбаная! А вот то, что я тебя сейчас здесь замочу на хрен, веришь?

Она орёт:

— Кто-нибудь! Позвоните в милицию!

А я поворачиваюсь к присутствующим и предупреждаю:

— Вот мобилу у кого увижу в руках, с того и начну! Желающие уже есть?

Желающих не оказалось. Насчёт моего характера и физической подготовки все в курсе.

Только милый друг Андрейка бросается ко мне, наверно, надеясь на особое к себе отношение. Но я же вся на нервах! Сильно отталкиваю его, он, неловко отступив, спотыкается и летит в угол за составленные пирамидой столы.

— Дура! — орёт он оттуда. Стукнулся, наверно. — Совсем сбрендила!

А я — как взбесившаяся тигрица. И ещё с топориком этим.

— Ах так! — рычу. — Я тебе сейчас покажу «сбрендила»!

Прыгаю, ну прямо как зверюга, в тот угол, взмахиваю топориком и…

Андрей вскрикивает, потом крик переходит в стон, а стон — в предсмертный хрип…

Я поднимаюсь и, помахивая окровавленным топориком, иду к остолбеневшей в ужасе режиссёрше.

— Что, гадина! Мне теперь всё едино! Назад ходу нет! Молись, паскуда!

Все зрители в ужасе, но не рыпаются. Понимают, что я сейчас шуток не оценю.

— Помогите! — слабым голосом просит режиссёрша. Чтобы покричать, у неё, наверно, воздух кончился.

— Щас! Щас я тебе помогу! — обещаю зловеще. — Вскрытие, чтобы причину смерти установить, не понадобится.

В это время за столами слышится какая-то возня, и оттуда медленно, как зомби, выходит окровавленный Андрей.

— Ты меня убила! — завывает он и протягивает ко мне дрожащие руки. — Убииииилааааа!

— Ага! — говорю. — Пришлось. Извини, Андрюха.

С этими словами провожу пальцем по его окровавленному лицу, потом этот палец облизываю.

— Жмот ты, Андрюха! — делаю заключение. — Кетчуп, небось, самый дешёвый купил. Ни вкуса ни запаха!

— Гы-гы! — не спорит мой сообщник. — Да и этот сошёл за милую душу! Вона, все же поверили!

— Кстати! — поворачиваюсь к нашей руководительнице. — Татьяна Николаевна, сейчас-то вы поверили?

— Не верю! — шепчет та. Глазоньки у неё закатываются, ноженьки подламываются, и она грохается в вполне заслуженный обморок.

Вот ведь упрямая! Помереть готова, а то, что эту сценку я разыграла очень убедительно, так и не признала!

Там ещё у присутствующих было два небольших сердечных приступа, у троих истерический смех, ну и так, по мелочи.

В общем, читатель, если ты ещё мне не веришь, так я могу прийти и к тебе!

А что? С меня станется!