Осколки чувств

Она вдруг оказалась под открытым небом. Неизвестно откуда взявшийся снег падал почему-то сразу большими хлопьями. Они кружились перед ней, оседали на её светлые волосы, создавая ей новый образ — загадочной Снежной королевы, у которой отчего-то голубые глаза, окружённые заснеженными светлыми ресницами, излучали мягкий, лёгкий свет. Она шла долго, никуда не сворачивала. И вдруг знакомый мамин голос позвал её буквально из ниоткуда: «Катя!»

Она помотала головой, потом, поняв, откуда звала её мама, Снежная королева со всех ног бросилась туда, рассекая лежащую впереди туманную дымку. Блестящие снежинки указывали ей дорогу. Она бежала и не замечала, что её дорогие сапоги на каблуках вдруг преобразились в детские сапожки времён 80-х годов прошлого века, крокодиловая сумка, в тон сапогам, также исчезла, спину отягощал тяжёлый школьный ранец.

Она всё бежит, бежит. Но потерян статус Снежной королевы. Теперь это — двенадцатилетняя рыжеватая принцесса, несущаяся со всех ног по улице и пытающаяся догнать своего большеглазого друга. Улица кончается, то же самое делает вскоре и переулок. Запыхавшаяся девочка вбегает прямо во двор, заметённый тем чудесным белым снегом, что запутался в концах её строгих косичек и красных ленточках, старательно вплетённых ею в косы.

— Мама! — впереди возникает знакомый с детства женский силуэт, протягивающий к ней руки.

— Катя! — вот она, звавшая её. Катя летит к ней со всех ног и бросается на шею.

— Ну, дочка, как успехи? — спрашивает мама. Катя отвечает ей глухо, зарывшись в её чудесные волосы:

— Три пятёрки — по математике, физкультуре и английскому! — и тут же, выбравшись наконец из маминых волн, спрашивает:

— Мам, а Серёжка тут не появлялся?

Не успела Катюша договорить, как ей прямо в затылок попал крепко сделанный Серёжкин снежок!

— Серёжка, ну погоди! — кричит Катя во всю мощь лёгких, сбрасывает ранец прямо в снег и мчится за обидчиком. Ленточка вылетела из одной косы, летит, подхваченная вихрем.

— Ээй, постой, Катька! Вон твоя ленточка ускакала! — внезапно остановившийся Серёжа показывает прямо в снеговорот. Там то появляется, то исчезает кусочек чего-то ярко-красного.

— Оо… — стонет Катя от досады и, оттолкнув друга, бежит прямо к вихрю.

— Да стой ты, глупышка! Утихомирится буря, и найдёшь! — кричит Сергей и дергаёт подругу за капюшон обратно. Та покорно идёт домой, хотя жаль ей, жаль этой ленточки — самая любимая из всех!..

…Будильники — самое безжалостное изобретение человечества, особенно в понедельник, после веселого выходного. Екатерина шлёпнула рукой по будильнику и открыла глаза. Детство мгновенно ушло, махнув на прощание ленточкой. Посмотрев на часы, Катя тут же встала. «Пора будить девчонок!» Она засунула ноги в тапочки, надела халат и лёгкими шажками прошла сперва на кухню, затем, поставив разогреваться вчерашнюю курицу, прошлёпала в комнату старшей дочери. Но только Катерина протянула руку к дверной ручке, оттуда выпрыгнула семнадцатилетняя Катина дочь. Она протёрла сонные глаза, потянулась и только тогда заметила маму.

— О, мамуль, гуд морнинг… — зевнула Люба.

— Иди ешь, я сейчас, только Надю разбужу… — Катя махнула рукой в сторону кухни. Дочь коротко кивнула и поплелась дальше. «Видимо, не проснулась ещё… — поняла Екатерина. — Сегодня не дам ей столько заниматься». С этими мыслями женщина, усмехнувшись, толкнула дверь в комнату младшенькой дочери, так разительно отличавшейся от старательной, педантичной Любы. Только дверь открылась, как под ноги матери рухнул сорвавшийся с крюка ранец. Ухнув от неожиданности, Екатерина прошла дальше, не переставая удивляться страшному беспорядку: разбросанные на полу карандаши и фломастеры, рядом растянулись наушники. Сотовый, как всегда, звенит и звенит, а толку? Голова хозяйки всё равно по будильнику не поднимается. Катя с обычным вздохом подошла к постели, по которой раскинулись шикарные дочкины волосы. Прямо как у неё, в том далеком детстве, что снилось ей сегодня. Катерина расправила Надюшкины волосы, та только отмахнулась и продолжила спать. Катя продолжила обычный процесс побудки младшей. Отключив будильник на телефоне, предприимчивая мамаша вытащила из-под дочкиной головы мягкую подушку. Надя недовольно забурчала, но и не встала. Катя приняла решительные меры: вцепилась в уголок пёстрого пододеяльника и со всей силы дёрнула на себя. Надя чуть не упала на пол, но продолжила спать. Не откликнулась она даже на необыкновенно противный вопль «Проснись и пой!», который Катенька специально исказила, и потому от такого крика в ужасе проснулся бы даже мёртвый. Впустую. Подушка, только вытащенная из-под Надиной головы, полетела в противную Надьку, но девочка только отмахнулась от прилетевшей подружки и продолжила спать! Не выдержав, Катя прибегла к самому строгому и неприятному средству. Кувшин воды, приготовленный с вечера, окатил девочку, которая с визгом подскочила и протёрла глаза.

— С добрым утром, Надя, вставай. В школу опоздаем! — улыбнулась Катя. Надя удивлённо поморгала глазами.

— Мам, ты чего? Какая ещё школа? Ну, вообще! — буркнула Надюшка и плюхнулась обратно, нимало не смущаясь тем, что часть постели была абсолютно мокрой.

— Как это «какая школа»? — не поняла Катерина, отставив на место опустошённый кувшинчик.

— Никуда я не пойду! Ни в какую школу! — отрезала Надя, нагло не открывая глаз.

— С чего, Надя?

— Не хочу и всё! Что мне там делать, а?

— Что делают в школе, дочка! Учатся!

— А я не люблю учиться. Смысл? Одни трояки, — потянулась она снова.

— Мало ли что смысл! А как ты диплом о высшем образовании получать собралась? Если ты будешь пропускать так, то что ты будешь делать, глядя в задания по ЕГЭ и не понимая ничего? Я как директор школы говорю: это тебе не малина! — строго сказала Екатерина, усаживаясь на постель.

— Мам, вот скажи, зачем ты говоришь мне всё это? Вот хочешь, я скажу тебе снова свои мысли?

— Ну давай! — нетерпеливо ответила Катюша, поглядывая на дисплей дочкиного телефона. — У тебя 5 минут.

— Мам… коороче… в двух словах… это… — начала будто назло тянуть Надька. — В общем, после первой двойки и первой тройки за четверть учиться не очень-то хочется…

— Надя, а слова «надо» для тебя нет? Пустой звук? Хорошо же! — рассвирепела наконец Катя и, швырнув сотовый в ноги дочери, вышла.

— Всё, Люба, мой завтрак, небось, остыл? — чёткий Катин голос донёсся уже из кухни. — Она остаётся дома.

— Мама, успокойся, сейчас! — раздался Любин голос. Надя поморщилась. Люба была тяжёлой артиллерией, и было довольно трудно победить её. Но Надюша всё-таки несмело опустила голову на подушку, притворяясь, что спит.

— Так! Мелкий, что это значит? Бунт на корабле? — влетела в комнату старшая сестра. — Вставай давай, хорош придуряться! Надька!

— Ну Лююююба! — взмолилась Надя.

— Никаких «ну»! Я тебе в старших классах помогать не буду! Собирайся! — отрезала Люба, усаживаясь на кровать в ожидании. — Ну? Долго тебя ждать?

— Я же сказала, что не пойду! Ну что вы все пристали, а? — заплакала Надя.

— Отца на тебя, мелкий, нет! Вернётся — мы с мамой на тебя пожалуемся, всё тебе будет — и кофе, и какао! — резко ответила Любка, вставая и хлопая дверью. В коридоре слышались шорохи: мать и сестра собирались и выходили. Надя же, отбив нападение, встала. Была у неё сегодня причина прогулять школу…

… — Мам, я не понимаю, почему ты сдалась? Я знаю, я всего лишь старшая сестра, авторитета никакого не имею у этой нахалки. Но ты? — удивлённо спросила Любаша, идя по улице рядом с мамой.

— Ну что тебе, Люба, сказать… Просто не захотелось мотать себе нервы! — уклончиво ответила Екатерина, на ходу припудриваясь.

— Осторожнее… Но это же непедагогично! — горячо запротестовала Люба, поддерживая прихорашивающуюся маму на очень скользкой дорожке.

— Нууу… Что, делать всё только педагогично? Тем более, мы с тобой её постоянно прессингуем. Ей, думаешь, это нравится? Вот подумай, если бы мы с папой всё время бы что-то говорили, заставляли, ты бы сейчас была такой умницей, а? Вряд ли.

— Не вряд ли! Я и сама стараюсь, как могу, а Надька! Вот сейчас, небось, спит себе в тёпленькой постели! — возмутилась Любаша.

— Не вряд ли, а точно. И не спорь мне, — холодным директорским тоном парировала Катя. — Ты что, завидуешь Наде? — вдруг спросила она.

Люба остановилась.

— Немного… — призналась она, принизив голос, будто боясь, что кто-то посторонний услышит её. — Но так она совсем разбалуется, станет маленькой тиранкой!

— Посмотрим, посмотрим… — пропела Екатерина, толкая дверь школы. — В конце концов, если что и случится, то отвечать мне, а не тебе! Не думай об этом много! Ответственность, повторяю, будет на мне…

… — Аллё! Гроссмейстер! Аууу! — послышался голос со двора. Надя высунулась в окно. Да, это именно тот, кого она ждёт.

— Я сколько раз говорила — я не гроссмейстер! — высокомерно крикнула она в окно. Мальчишка растерялся.

— Ладно, не кипешуй! И в который раз прошу, называй меня «мисс Кард-Шапер»! — сказала она, вылезая из окна. И остановилась. — Стоп! Шеф чё сказал? Свои карты?

— Нее! Шеф сказал — при своих! — помотал головой паренёк.

— Смотри, Гешка, если чё не так будет — с тебя спросят. — ответила Надя, спрыгивая вниз с пожарной лестницы…

…Четыре дня назад.

— Влад, повторяю, это не дело для мальчиков, которым всего 14 лет! — отец мерил большими шагами комнату сына. Влад сидел на своей кровати и угрюмо смотрел на него.

— Ну и что! А сколько времени вы потратите, подбирая подходящую кандидатуру? А если шайка, от которой пострадал мой лучший друг, уже сворачивает деятельность?

— Не робингудствуй. Да если бы не ты, Андрей бы окончательно втянулся в игру. Но зачем тебе надо влезть в это?

— Папа, я не понимаю, почему ты это говоришь? Это же всё мамины слова! Зачем ты ей поддакиваешь?

— Влад, мама очень не хочет!

— Мало ли что она там не хочет! Сейчас надо забыть обо всём, это опасно! А если другие ребята втянутся?

— Знаешь, сын, говори тогда с мамой сам! — раздражённо ответил отец и хлопнул дверью. В комнату тут же вбежала мама Влада.

— Сынок! Ты почему споришь со старшими? — вот оно, самый накал страстей!

— Мама, раз ты слышала весь диалог, то, может, мне незачем повторять, почему я спорю со старшими?

— Владюш, неужели ты не понимаешь, что это действительно опасно? Я как майор милиции буду сильно против! — мама обиженно отвернулась.

— Ну маам! — протянул Владик, приближаясь к ней.

— Влад, я обижусь. Это — не для тебя.

— А я обижусь на вас с папой! — обнял маму Влад.

Татьяна (так звали майора Воронову) еле держалась, чтобы не улыбнуться. Тут она должна быть строже.

— Ну, нет, Владик! Уймись ты! Нет! — засмеялась наконец она. Оба мужчины, ради которых она, собственно, и живёт, всегда умели рассмешить её…

… — Ну, Владик, готов? — спросил отец, когда в его кабинет отделения милиции № … города … вошёл его собственный сын, взявший на себя такое нелёгкое задание.

— Готов, папа. Мы с мамой все датчики закрепили, трижды проверили. Всё должно пройти как по маслу, — уверил Владик отца. Майор Воронов не узнавал своего сынка: интеллигентный подросток превратился, для прикрытия, в этакого непослушного денди, желающего сыграть.

— Ну, как я? — Влад обернулся на 360 градусов, чтобы отец смог его рассмотреть.

— Подходяще, Влад. Станиславский сказал бы, поглядев на тебя: «Верю!» — и тут же спохватился. — Влад, а ты вообще помнишь, кто такой Станиславский?

— Папа! — удивлённо воскликнул Владик, снова проверяя датчик. — Я ж самым начитанным считаюсь!

— Ну, ну, Владик. Я просто спросил, а то ты же понимаешь: работа, при которой можно забыть, как ты выглядишь… — вздохнул Воронов-старший.

— Пап, не огорчайся! — утешительно пробормотал Владик, присаживаясь напротив отца. Последний же хлопнул сына по плечу.

— Говоришь, не огорчаться? А вдруг ты станешь таким, Влад, как вот эти, к которым ты сейчас уйдёшь?

— Папа! Ну что за бред ты говоришь? Честное слово! — отмахнулся Влад. Тут дверь приоткрылась, в кабинет заглянул стажёр, прикреплённый к Вороновым.

— Сергей Иваныч! Уже пора! — гаркнул он.

— Иди, Владислав, — отец впервые назвал сына официально — полным именем. — Ни пуха!

— К чёрту. Пап, а ты что, не едешь? — удивлённо спросил Влад, натягивая куртку поверх весёлой футболки.

— Мне с бумагами разобраться надо. С тобой поедет мама. Иди, — отец уже уткнулся в бумаги.

Лицо Владика выражало целый букет чувств, окутавших мальчика: изумление, испуг, недовольство.

— Мама? Папа, что это за опека такая? В больницу — мама сопровождает, в школу — мамочка провожает, на ответственное задание — снова мама! Да что же такое?

— Не спорить! — отрезал Воронов.

Владик вздохнул и вышел за дверь, застёгивая на ходу куртку…

…Старый подвал, к которому сейчас неслись маленький шулер и гонец, в смысле, Надя и Гешка, а вместе с тем и милицейские «Жигули», в которых сидели Владик и Татьяна, находился от Надькиного двора совсем недалеко. Надя бежала, словно спортсменка-гимнастка, — грациозно, Гешка — по-хулигански оглядываясь. Таня с волнением смотрела на Владика, он же отвернулся. И вот — тот самый двор. Надя и Гешка влетели в подвал, пробежали по ступенькам и попали в одну из комнат, на которые разделяются подземные этажи любых домов…

… — Чуть не опоздали! Вы что, с ума сошли? — с шаткого стула поднялся паренёк. Он нервно откинул чёлку назад и скачком подошел к паре, переводящей дух.

— Хватит, Мишка, замолчи, — переводя дыхание, ответила Надя. — Ну, выкладывай, чё за пацан?

Михаил прошёлся по комнате. Раньше здесь висели полки, забитые пыльными книгами, коробками с какими-то тряпочками, был там даже ящик с советскими ещё елочными игрушками, но, когда в этот «отсек» вселились Надя, Гешка и Мишка, коробки полетели на помойку, и обнажённые ударом о землю ёлочные игрушки и нарисованные на них весёлые зверята грустно и тоскливо глядели на полную золотую луну, освещавшую их с холодного неба…

— Ну? Мишка, я у кого тут спрашиваю? Кого мне разводить? — щёлкнула пальцами перед самым носом Мишки Надя.

— Баранки гну. Кто тут шеф, я или ты? Говори попроще! — резко ответил он. — Значит, так… По виду — этакий тинейджер, говорил, что просто не может без игры, очень хотел сыграть, да родители держали, терпеть он больше не может. Связался с нами через друга, помните, забегал к нам такой — Андрюха?

— Уууу! Этот слабак, что ли? — прогудела недовольно Надя. Мишка сложил руки на груди.

— Да, тот самый.

— Какие ставки?

— Большие. Надька… — наконец посмотрел он на девчонку. — Не просчитайся у меня.

— Он! Говорит! Это! Мне! — рассердилась Надюша, уперев руки в бока. — Мне! Мисс Кард-Шапер!

— Но, но, Надюх, не кипешуй! — встал между ними стоящий до этого тихо Гешка.

Мишка отошёл подальше от сердитой «мисс Кард-Шапер», снова пригладил чёлку, уселся обратно на свой стул и сказал:

— Гешка, иди на улицу, клиент скоро будет, — развалился он на стуле, но всё ерзал: стульчик был жёсткий и неудобный. Гешка откозырял и мгновенно исчез, Надя стянула с полки колоду и задумчиво перетасовала её, недобро косясь на шефа.

Стоит сказать, что эта «организация» существовала уже целый год, предназначалась для абсолютных авантюристов, слабохарактерных мальчиков, азартных транжир. Чем занимались тут? Играли, играли и ещё раз играли, опустошая карманы несовершеннолетних клиентов, которые, желая отыграться, приходили вновь, а потом уже не могли остановиться… Предприимчивый, умный, расчётливый Михаил, щуплый и мирный на вид, испытывал острое желание хорошей жизни. Всего 10 лет было ему, когда он впервые подумал, что всё может быть «в шоколаде». Мать, работающая на низкооплачиваемых работах, и занятой брат, уделявший малому всё меньше и меньше внимания, не могли дать Мишке желаемого. Сидя на математике, вместо того, чтобы высчитывать иксы, Миша высчитывал свои доходы. Бессонные ночи проводил он, размышляя, как можно добиться всего сразу, не делая ничего. И вот, любуясь как-то на родную улицу, присыпанную яркими осенними листьями, Мишутка решился. Рисковать он умел всегда, часто получал от этого малые доходы. Но та операция, что в какое-то мгновение родилась в юном мозге, просчитывалась всё точнее и точнее. В конце концов план был готов. Оставалось лишь найти таких же «рисковых» сотоварищей… Они нашлись сразу — беспокойный Гешка, бывший в положении ещё худшем, чем Мишка: однокомнатная квартира, пьющий отец и тому подобные обстоятельства… Вертлявая Надюшка, неимоверно похожая на Мишку расчётливостью. Получая по математическим предметам одни тройки, девочка умудрялась мгновенно решать трудные логические задачи. Ответьте, на что пошли эти умы, а? Отчего наш мир так по-свойски развивает детский разум?..

… — Надька, готовься! — вбежал Гешка и тут же пропал.

Буквально две минуты спустя вошёл сначала он, затем тот самый мальчик, о котором и говорилось выше. Надька придирчиво осмотрела своего будущего противника — средний рост, волосы длинноватые для подростка, наивные, блестящие от страсти глаза… Типичный тип жертвы. Надя усмехнулась, уже глубоко презирая его.

— Итак, как вас зовут, о желающий игры? — насмешливо спросил Миша, чувства которого были абсолютно идентичными Надиным. Гешка тем временем вынул из Надькиных сложенных ладоней колоду, взял с полки подставочку для салфеток, служившей коробочкой для карт, вставил колоду и поставил на стол. Надя уселась на скамью (я совсем забыла сказать, что возле стола, за которым свершались поединки, стояли тяжёлые скамейки, вынести которые было не под силу ни Гешке, ни Мишке) и снова уставилась на ещё не ответившего Влада (а это был именно он!).

— Владислав, — степенно, не по характеру игрока, ответил Влад, потом спохватился. — Но друзья, с которыми я играл до этого, звали меня просто Владиком, Владькой, — торопливо прибавил он.

Татьяна вздохнула, сидя в машине и слушая голос любимого сына. Её ощущения можно сравнить с чувствами матери, проводившей родного, милого сыночка в армию. С одной стороны, майор Воронова сильно боялась, руки её без дела то оказывались в карманах, то сжимались в кулаки, то хватали из кармана непонятно откуда взявшийся там простой карандаш, то мяли край узкой тёмно-синей юбки. С другой стороны, она с тоской понимала, что Владюша уже вышел из детского возраста и теперь становится самостоятельным…

— Итак, Влад, ты будешь играть вот с этой девочкой. Не стесняйся того, что она — девчонка, играет — как богиня. Он, — Мишаня показал на тихо стоящего рядом со столом Гешку, — наш, так сказать, крупье, будет метать карты. Отвертеться, друг дорогой, уже нельзя… — тут мальчишка подмигнул. К картине, которую можно было бы написать с него, недоставало только толстой сигары. Но Миша не курил — дорого.

— Хе-хе, я не уйду обратно! Я — не такой! — вошёл наконец в роль Владя. Надя и Миша переглянулись.

— Садись тогда, — приказала девочка, указывая на скамью напротив. Владя сел.

— Ставка? — холодно спросила Надька.

— Вот… — показал Влад купленные фишки.

— Клади, — приказала Надежда. — Сдавай карты, — обратилась она к Гешке. Тот тут же начал метать, хладнокровно глядя перед собой и кидая вслепую. Партия началась. Девчонка почти не смотрела на карты. Влад «ходил» как попало, думая, когда сказать ключевую фразу, которую услышит волнующаяся мама, которая сейчас так беспокоится, слыша только шуршание карт, тревожное посапывание этого, шефа. Но вот он, проигрыш, подступивший к горлу, как смерть. Влад встал.

— Ты чё? Партия не закончена, сядь! — запротестовала Надя, злобно глядя на противника.

— Ребята! Финита ля комедия! — громко и чётко сказал Владька, выпрямляясь во весь рост.

— Эээээ! Это чё такое? — вскочил Мишка со стула. Но ни он, ни растерявшийся Гешка, ни совсем ничего не соображающая в ступоре шулерша ничего не успели понять. Запертая осторожным Гешкой дверь задёргалась, щёлкнул замок, вскрытый отмычками, и в комнатушку ввалилось четверо оперативников без масок, автоматов и прочей атрибутики — всё-таки задерживать пришлось детей, а не матёрых взрослых бандитов…

— Аааа! Измееена! — заорал Мишка, которого тут же подхватил на бегу один милиционер.

— Чёоорт! Вляпался! — вторил ему схваченный Гешка, отбивающийся от второго сотрудника правоохранительных органов. Надька, пользуясь тем, что всё внимание, казалось, переключилось на попавшихся дружков, тихими шагами отскочила к двери и открыла её.

— Здравствуй. Не пробуй бежать! — улыбнулась ей с порога светловолосая женщина в куртке и форменной милицейской юбке. Она же схватила Надьку, девочка попробовала укусить эту нежную и, вместе с тем, сильную руку, но её оттащил третий мужчина. Вися у него в крепких объятиях, Надька брыкалась, затем заплакала от безысходности…

… — Фамилия? — строго спрашивал Воронов, сидя в кабинете и заполняя бумаги. Напротив сидела Надя, мрачно глядя на следователя исподлобья.

— Ну, Семернина! А чё? — буркнула она. Потом встала, оперлась ладонями о стол и продолжила: — Будете звонить в школу? Пожалуйста! Звоните! — и села снова, успокоившись.

— Семернина, значит… — Сергей положил ручку. — А, собственно, почему ты так говоришь? «Звоните, звоните…» А зачем мне, собственно, звонить в школу, а, Семернина?

— А потому, что моя мама — директор моей же школы, — ответила Надя, развалившись на стуле, куда удобней, чем в подвальной кладовке.

— Да? А не стыдно тебе маму позорить, раз она же и директор?

Надя подумала.

— А не знаю! Мне абсолютно всё равно. Всё равно!

— А почему тебе всё равно-то, Семернина?

— Так, слушайте, как вас там по имени-отчеству… — начала Надя.

— Сергей Иванович, — вставил Воронов.

— Так, Сергей Иваныч, Семерниной меня зовут только мои враги. Те, кто хочет нормально со мной говорить, кличут меня либо Надей, либо мисс Кард-Шапер. Второе — моя кличка. Что-то вроде этого. Понятно?

«Ну и хамка…» — подумал Сергей, окончательно теряя уважение к той неизвестной маме-директору, что воспитала такую дочь!

— Куда ж яснее! — ухмыльнулся он, всё «любуясь» на это «чудо». Он уже допросил и Мишку, и Гешку, остался теперь самый «твёрдый орешек» — Надежда Семернина двенадцати лет.

— Серёжа! — в кабинет вошла Татьяна, которая обернулась и тут же сказала, высунувшись за дверь:

— Сынок, подожди, пожалуйста, за дверью.

Как бы не так! В комнату тут же влез тот самый паренёк, Влад, с которым Надька сыграла ту проклятую партию. Чаша терпения тут же переполнилась через край, Надя вскочила и бросилась на Владика с кулаками.

— Сволочь!!! — вопила она, желая выцарапать ему глаза за такой поступок. — Гад!!! Паразит! Предатель!!!

— Но-но-но! — Таня стукнула папкой по столу и, схватив буйную за пояс, оттащила от сына, который ловко отмахивался и уворачивался от девичьих рук. Майор Воронова усадила покрасневшую драчунью на стул и, вцепившись в Надино плечо, дотянулась до приготовленного Владом стакана, достала из кармана пузырёк с валерьянкой и вручила Наде.

— Пей! Это валерьянка! — и, запихнув в рот таблетки, умело влила Наде в рот воду. Сергей же всё смотрел на растрёпанную девочку, лицо которой заполонили потоки истерических слёз. «Кого же она мне напоминает? Будто из детства что-то вернулось… Давно знакомое, старое…»

… — Антонова! Давай-давай! Вальс надо танцевать как в последний раз! На каждой репетиции! Итак, снова… — сказала дикторским голосом, наполненным эмоциями через край, преподаватель по танцам, строгая, но добрая Александра Петровна. Она же ходила совсем рядом перед парой, будто ворона по крыше.

— Ну! — и врубила магнитофон. Нежная музыка вновь полилась из него, немного искажаясь от посторонних шумов.

Простой танцевальный купальник и обыкновенные шорты. То же самое — на нём. Его рука несмело крадётся по полуобнажённой спине партнёрши и, наконец, пристраивается поудобнее на талии. Её ручка давно лежит уже на его плече, руки сцепились в замочек, который не в состоянии раскрепить никто, кроме них самих…

Юность пробегала по их лицам как весенний ветерок, собственно, и бывший дыханием весны, окутавшей семнадцатилетнюю Катьку и восемнадцатилетнего Серёгу, репетирующих прощальный вальс. В танцевальной группе, тоже приложившей много стараний, чтобы свести их окончательно, был обычай выпускать ребят и девчонок, лишь только окрыляла их молодость. Пришла пора уйти и этой паре, им оставалось станцевать только прощальный вальс…

— Так, Серёжа, Катя, отдохните и можете идти, — сказала наконец Александра Петровна, только магнитофон испустил последний звук. Проходя мимо усевшейся на подоконник открытого в мир окна пары, пожилая преподавательница усмехнулась, чувствуя, что этот вальс, возможно, станет им прелюдией к совместной жизни. Ключи она оставила на столе, где стоял магнитофон.

— Уф… устала! Тяжело же быть выпускницей танцевального ансамбля! — выдохнула девушка, падая на подоконник, Сергей уселся рядом с ней. Весенний ветерок нежно сдувал завившиеся локоны, Катя то убирала, то поправляла их, засовывая за уши, но завитушки были очень непослушными и постоянно вылезали. Серёжка всё любовался на подругу. Катя перевела на него взгляд и покраснела.

— Я же говорю, трудно быть выпускницей… — смущённо начала повторять она, сползая с окна, но снова отворачиваясь к стеклу. Почему-то её душа будто разделилась на две половинки — одна противилась, хотела, чтобы хозяйка тела сорвалась с места и убежала. Вторая частичка полностью противоречила первой, ей хотелось чего-то, но чего? Катерина послушалась второго чувства. Серёга тоже спрыгнул с подоконника.

— Катя… — начал он, но отвёл взгляд во двор, туда же, куда и Катюша — на мусорку, где по-весеннему чирикали воробушки, перепрыгивая с одного ящика на другой.

— Я давно… хотел… — продолжил он, задыхаясь от дикого волнения. Катя медленно повернула голову, её окутывали самые различные чувства — смущение, радость; что-то тёплое вдруг полилось в её так быстро бьющееся сердце. Ещё было очень приятно. И немного неожиданно — Катя знала, что Серёжка любит её, но признания именно сегодня не ожидала. Хотя день был самый подходящий — радостно пели птицы, всё пахло весной 1987 года…

— Признаться… — продолжал Серёжа. — Что… — он снова отвернулся в окно. И, будто поддразнивая, перед окном пролетели серый невзрачный, растрёпанный голубь и красавица голубка ослепительно-белого цвета. Они летели совсем рядом. Серёжка снова повернулся к покрасневшей Катьке. Рука её бродила по подоконнику, постукивая тонкими пальцами.

— Что я тебя люблю… — произнёс он наконец, не выдержав нетерпеливого взгляда подруги. Парень протянул руку, Катя вложила свою ладошку в его большую ладонь. Они стояли так ещё около пяти минут. Потом, словно очнувшись, Катя закрыла глаза и потянулась к Серёже. Он ответно приблизился, дрожащие губы слились в первый поцелуй. Нетерпеливая рука парня потянулась к плечу любимой, желая стянуть с плеча танцевальный купальник. Но Катя, опомнившись, опередила его, легонько оттолкнула его руку и выбежала в раздевалку. Сергей непонимающе посмотрел ей вслед, потом до него дошло, что она, наверное, обиделась на него за такой пошлый жест. Он выскочил вслед за ней, спешно переоделся и вылетел на улицу. Она уже шла по улице, хлюпая по весенней грязи. Он в несколько прыжков нагнал её.

— Катюш, ты что? Обиделась, что ли? Ну прости, я нечаянно… — посыпались извинения. Катя посмотрела на него внимательно, затем отвернулась.

— Нет, Серёж, что ты? Просто, кажется, с этим надо чуток повременить. У нас с тобой ещё всё впереди…

Они пошли помедленнее, мешая песок, которым зимой присыпали растаявший теперь лед…

…Катерина помотала головой. Так, надо успокоить сердце, это уже прошло… Кате вредно засматриваться на снежинки, так весело летящие на землю для скорой смерти — погода поражала своими аномалиями.

Телефон, лежащий на столе, запиликал: сообщение. Катя протянула за ним руку, не желая уходить далеко от вальса белых красивых крупинок льда, маленьких льдинок, которые напоминали ей о той далекой юности, которую, к сожалению, не вернёшь, не проживёшь заново, не увидишь нигде, кроме своих воспоминаний… Сообщение было от мужа, уехавшего в командировку месяц назад, изредка обсыпавшего жену «золотым дождём» в виде коротких СМС-ок вроде «Я жив, всё ок». Ни «Как дела?», ни вопросов о дочках. Катерина втайне уже ненавидела его всем сердцем. Может, поэтому в её душе оживали старые воспоминания, от которых, в общем-то, никуда не денешься… Открывалась СМС-ка почему-то долго, большое отчего-то…

«Дорогая, милая моя Катенька!

Пришла, наверное, пора раскрыть все карты перед тобой… Советую тебе присесть. («Драматизирует, козёл!» — подумалось Кате.) Ты присела. Катя, у меня есть вторая семья, детей пока нет, но, надеюсь, у меня появится ещё третий ребёнок… Катюша, Катя, прости меня, что не смог стать ни хорошим, верным мужем, ни хорошим отцом… Люба всё поймёт, она уже взрослая. Надьке же ничего плохого не говори. Мне самому стыдно, но что поделаешь. Не смог я остепениться на старости лет и стать однолюбом… Ещё раз прости, что отнял у тебя восемнадцать лет жизни… За вещами приеду скоро, не выкидывай только чемодан на улицу… Позор будет. Всё. Целую всех. Ждите».

Катерина, разинув рот, вчитывалась и вчитывалась в сообщение. Ей хотелось написать ему в ответ что-то вроде «Ты офигел?». Но это было бы неэстетично, Катя всегда выражалась корректно и не позволяла себе ни мата, ни таких слов. Некультурно. Она пыталась сдержать себя и потому дрожащей рукой положила мобильник с открытой СМС-кой на стол, затем, выплёскивая излишек эмоций, изо всех сил стукнула по деревянному подоконнику, стараясь не задеть свои любимые фиалки, стоящие спокойно на окне. Не хотелось тревожить их сумрачный покой. Катюша снова кинулась к телефону, почему-то первым её желанием было позвонить Наде домой. Но короткие гудки пели в трубке — Нади не было дома. «Вот… Слов нет нормальных! Нахалка!» — чуть было не взвизгнула она, но вовремя стиснула зубы. А почему, собственно, ей надо было звонить домой, чтобы трубку подняли, и Надька нетерпеливым и тоскливым голосом ответила «Алле!»? Смысл в этом? Катя упала на свой офисный стул и, подперев голову, заплакала, изливая в горячих слезах, жгущих щёки, всю свою ненависть к ветреному муженьку, обиду на младшую дочь. Но через две минутки Екатерина подняла голову, вытерла покрасневшие глаза, засунула свою боль куда подальше. И правильно сделала — буквально тут же повернулась дверная ручка, и в кабинет просто впрыгнула Люба.

— Маааам, я таааак счастлива!!! Наконец-то мне удалось решить эту тригонометрическую задачку из Сканави!!! — девушка была готова из-за каждого своего успеха расцеловать весь мир. Но тут же остановилась.

— Мама, ты что? Ты плакала? — кинулась она к Екатерине. Но та только отмахнулась, держа в руках салфетку.

— Ну мама! — задёргала взволнованная Любка Катю. Та только улыбнулась, но улыбка далась ей очень нелегко — казалось, что каждое движение лица вызовет поток слёз, ещё горячее, чем те.

— Мама! Да что ты от меня скрываешь? — выпытывала Любочка у мамы. Та же отошла и села за стол.

— Люба, ну ты как ребёнок! Сидела, читала Интернет-газету о реформе образования. Частично плакала от обиды, частично — глаза просто заслезились от компьютера, — умело соврала Екатерина. Девушка нахмурилась.

— Ты уверена, что всё в порядке? — сделав вид, что не заметила ложь, спросила она, приближаясь к окну.

Катя только кивнула, ей не терпелось вкусить новой порции одиночества.

— Ннууу… Смотри у меня… — задумчиво ответила Любаша и повернулась к маме. В глазах её зажёгся блеск, который Катя узнала мгновенно. Ощущения были, как у Сергея, сидевшего тем временем в кабинете — наплыв воспоминаний: она (Катя), красивый, смущающийся друг, знакомый и верный с детства… Серёжа, Серёжа, где же ты теперь…

— Мам, а ты точно не хочешь ничего мне сказать? — вдруг блеск глаз потух. Екатерина вздрогнула.

— Люба, если хочешь, вот, прочти сама, если успеваешь. Вот поэтому я и плакала, если честно, — у Кати не хватило сил врать дальше. Пусть Люба узнает всё. И протянула ей телефон, где до сих пор сидела, как клещ, эта злосчастная СМС-ка. Любка подхватила аппарат, начала водить глазами по строчкам этого безобразия. Мобильник чуть не выпал у неё из рук, но Люба вовремя положила его на стол. Дисплей всё не потухал, строчки всё кололи взгляд.

— Гад… — прошептала девушка. — Циник.

— Ну, ну, успокойся, — поднялась со стула Катюша и приблизилась к дочке. Но та только отмахнулась.

— Зря я тебе сказала об этом… — вздохнула Катя, отходя и снова усаживаясь. Люба нервно теребила волосы. Затем, не выпуская локоны из пальцев, тихо подошла к маме, поцеловала её, обняла за плечи и, легко прижавшись, отскочила и, выпалив: «Даром ему это не пройдёт!» — вышла. Катя снова осталась наедине с самой собой.

— Как же сказать об этом Надьке? — спросила она сама у себя вполголоса, боясь, что кто-то услышит. Но никто не мог слышать её: звонок прозвенел, все разошлись по классам. Лишь те сорвиголовы, что бегали в магазин, дыша через силу, топали по коридору. Но и они не могли услышать её, думая лишь об одном: только бы успеть!

Катя же углубилась в новости о реформе образования, заставляя себя не думать о том, что ждёт её в самом ближайшем будущем…

Тем временем ждали её самые что ни на есть грустные эпизоды. Возможно, Катерина подумает, что это — конец. И такая мысль придёт ей в голову именно сегодня…

День протекал далее довольно мирно, Екатерина и Любаша пошли домой, то и дело поскальзываясь (хотя шёл снег, закрывая лёд тонкой белой пеленой!). Люба задумчиво глядела на мир глазами обиженного ребёнка.

— Мам… — повернулась она к маме, шедшей рядом и думавшей, видимо, о том же. Катерина будто очнулась.

— А?

— Мама… Ты ведь разведёшься с отцом, да?

— Ну да. Он сам этого хочет, я его не держу… А ты разве хотела бы его удержать после того, как он даже и не вспомнил, что кроме детского каприза, то есть, его ухода, есть ещё и, между прочим, дети, в особенности — Надежда, которой всего двенадцать! — разошлась Катенька, будто читая старшей дочери нотацию.

— Мама, ты о чём? Нет, конечно. Он же предатель, — разгорячённо воскликнула Люба, взмахнув рукой и, соответственно, упав. Катя охнула и протянула дочери руку.

— Вставай…

Люба, опершись на мамину руку, вскочила. Путь, а вместе с ним и разговор, продолжился.

— Вот единственное, что меня беспокоит, Люба, так это то, как воспримет это твоя сестрёнка, — вздохнула Катюша, кутаясь в шаль, в которую она обычно заворачивалась в холода, стараясь будто слиться с матушкой-зимой, бывшей в России частенько суровой, несмотря на то, что она — всего лишь гостья, как, собственно, и лето, весна, осень…

— Ну… я могу с ней поговорить… — задумчиво ответила Любочка, поправляя капюшон.

— И ты с ней будешь говорить так же, как утром? — усмехнулась Катя. — Лучше я сама…

Но, едва открыв дверь, она не обнаружила на месте Надькиных сапог, не было и её куртки.

— Нормально… — прошептала Люба и забрела в Надину комнату. — Оппа… — послышался оттуда её голос.

— Что такое? — подбежала к дочке Катя.

Люба указала на окно. В ответ Катерина только упёрла руки в бока.

— Ну… — ей и сказать было нечего. Женщине в душу вошло чувство боязни: как дочка спустилась? Удачно ли? И где она?

Вечер, не постучавшись, вошёл в квартиру Семерниных. А Надежды всё не было. Беспокойство возрастало с каждой минутой: Катя, чуть не плача, всё глядела на телефон, Любаша — мрачно. Она и Люба обзвонили уже и «Скорые», и даже морги! Но везде после сухого молчания и шелеста тетрадных страниц неизменно раздавалось обыденное «нет», служившее для женщин бальзамом. А почему же не позвонили они в милицию, где и была наша неугомонная картёжница? Они верили ей. Но наконец, когда терпения осталось от силы капли две, телефон зазвонил так резко, что от его звонка Катя и Люба подпрыгнули. Катерина бросилась было к аппарату, но Люба опередила её и схватила трубку.

— Алло! — крикнула она. Её лицо тут же обесцветилось, словно кто-то во мгновения выкачал из девушки всю кровь, что наполняла организм и делала его живым.

— Что? — тихонько прошептала она, затем передала трубку матери, а сама чуть не упала, но добралась до стула и приземлилась на него. Катя же осторожно приблизила телефон к уху, боясь, будто оттуда выскочит что-то нехорошее.

— Екатерина Андреевна Семернина? — зазвучал в трубке женский голос.

— Да… Да! — ответила Катя, бледнея ещё быстрее, чем дочь.

— Вас беспокоят из … отделения милиции, — отчеканил автоматически тот же голос в котором, однако, присутствовали и мягкие ноты.

— Да, что такое? Что-то с моей дочерью? — машинально спросила Екатерина, вцепившись в трубку со всей силы.

— Да. Ваша дочь, Семернина Надежда Константиновна, двенадцати лет, находится в нашем участке… — это будто влетело и вылетело из головы.

— Как?

— Её поймали вместе с опасным элементом — мальчишкой, которого уже давно разыскивали мы…

Катя молчала.

— Алло, Екатерина Андреевна? — неуверенно спросил голос.

— Мне можно её забрать? — упавшим голосом ответила на возглас собеседницы Катя.

— Да. Но уже только утром, — вздохнула участковая.

— Чтооо? Утром? — ошарашенно вскрикнула Катя, хватаясь за сердце.

— Мама! — испугавшись, очнулась Люба. Но Катерина махнула рукой: не мешай.

— Да.

— А где же моя дочь проведёт целую ночь? — вскипела Катя. — У вас что, детей нет? Ей же там плохо будет — без близких, в одиночестве.

— Одиночества ей не гарантируем: с ней будут сидеть её же подельники. У меня есть сын, который, между прочим, ведёт себя благоразумно, а не ввязывается в криминальные авантюры! Заберёте Надежду завтра. До свидания! — довольно невежливо окончился разговор. Гудки всё шли, а Катя не могла повесить трубку — всё стояла молча, упершись взглядом в окно, где мирно танцевал снег…

… — Вот, мальки, заходите, здесь и переночуете, — тяжелая решётка подалась под ударом вперёд, тот самый стажёр, которого, кстати, звали Васька, важно прошёл в детскую комнату, за ним, сжимая под мышкой плоховатые, серые кусачие одеяла, вползли ребята, озираясь по сторонам. Внешний вид, конечно, не радовал — три деревянные исцарапанные лавочки (одна — по центру стены, две другие — по бокам первой), обшарпанный столик «туалендорового», как подумал тут же довольно начитанный Мишка, цвета, на столике — пластиковая бутылка, 5 литров. Её окружали, как маму — детишки, пластиковые стаканчики. Василий вставил щеколду в петлю и отошел от «камеры».

— М-да… — протянул Миша, кидая на одну из скамеечек одеяло и разворачиваясь к подельникам. — Это не Рио-де-Жанейро…

— А ты думал, нам тут телек с компьютером будут, вай-фай? — резко ответила Надька, смотря в сторону решётки и обнимая одеяло.

— Ну всё, хватит, прекратите! — прервал парочку хмурый Гешка, который знал, что если отчим узнает — забьёт, а мама… А что мама? Гешка — сирота. И жаловаться ему некуда. Да и не привык он. Вспомнив маму, нежную, тихую, милую, Гешка закусил губу. Вот и сейчас её тень будто возникла перед мальчонкой, он задрожал. «Мама, мамочка, милая! Прости, что твой сын не остался тем примерным ребёнком, каким был. Мама, прости!» — кровь бешено застучала в висках, чтобы не упасть в обморок, он шлёпнулся на одну из скамеек и отвернулся. Мишка широкими шагами подошёл к самой решётке и упёрся в неё лбом с таким выражением лица, что неизвестно как оказавшаяся в участке бабуля ухнула и, перекрестившись, пробормотала: «Детей зачем?»

Надя бродила по комнате. Мысли её разбредались: то она размышляла, отчего же комната зовётся детской, ежели тут, небось, мрачнее, чем в обычной камере, то она мысленно оказывалась у себя дома, в уютной милой комнате, листая учебник по биологии. Мама… Люба… Беспокоятся, наверное. Да какое ещё «наверное»?! Они места себе не находят! Тут же эти мысли сменились раскаянием, подобным Гешкиному. «Мамочка, сестрица! Умоляю, простите!!!» — сердце забилось сильнее, защипало в носу, захотелось заплакать. Но при сообщниках показывать слёзы не захотелось. Надя обернулась. Гешка всё стоял спиной к решётке, плечи его вздрагивали. Будто что-то упало, облегчив душу девочке, она кинулась к другу. У него на глазах стояли эти самые слёзы раскаяния и боли. Он обернулся к ней, Надежда не выдержала и бросилась прямо к нему в объятия. Гешка по-дружески сжал её, она забилась в истерике, как в кабинете, слёзы впитывались в старенькую футболку.

— Мисс… Надя, Надюшка, успокойся… — нежно успокаивал Гешка Надьку, но та всё плакала, не в силах остановиться.

— А-га! Герои — любовнички! — послышался голос со стороны. Мишке захотелось показать, что он единственный, кто не упал тут духом, что он всё так же бодр и даже, если бы мог, сбежал отсюда куда подальше. Надя утёрла слёзы и подошла к Мише. Больше всего ей хотелось сейчас размахнуться и что есть силы ударить его по щеке. Но девчонка ещё не утратила чувства гордости, что осталось у неё от легендарной мисс Кард-Шапер.

— Знаешь… чья бы корова мычала, а твоя бы — молчала! Заткнись и разыщи остаток своей совести. Впрочем, у тебя её и во младенчестве не было… — всё это было произнесено таким тоном, что Михаил открыл было рот, чтобы сказать что-то в своё оправдание, но тут же закрыл его…

…Подошла к участку длинная зимняя ночь, сменяя вечер на карауле. Дети разложили по лавкам одеяла, улеглись. Ночь — самый строгий караульный из всех: при ней никто не смеет шелохнуться, потревожить кого-то. Но темнота не обратила внимания на то, что двое наглых человечков не спят…

— Геш, как думаешь, что нам теперь будет, а? — шептала Надя. На новом месте не спалось…

— Не знаю, Надь, не знаю… Насчёт тебя не знаю… А насчёт меня всё понятно: отчим узнает, заберёт меня отсюда и забьёт дома, — угрюмо хмыкнул Гешка, наливая воду.

— Знаешь… Иногда так хочется вот лечь, уснуть, и нет будто моей клички «мисс Кард-Шапер», нет колоды карт, лежащей у меня дома, а я сама просыпаюсь в своей постели, лежу и смотрю в окно, а не в эту решётчатую щель!

— Тсс… Надь, а лучше вообще: засыпаем, просыпаемся — а нам снова по часу от рождения, и мамы есть, и папы… — голос парнишки дрогнул.

— Вот, точно… Но знаешь, жизнь учила меня быть мечтательной — и тут же убивала во мне склонность к мечте. Я ненавижу мечтать.

— Так только дразнишь свою душу, Надя. Да, иногда просто выводит из себя… Мечтаешь об обыкновенном человеческом счастье, а оно — этакий воробышек в руке: чш! — и вылетел… И нету…

— А знаешь, Гешк, какая мечта моя была последняя?

— Ну?

— Изобрести машину времени да улететь куда подальше…

— Нну… зачем же «куда подальше»? Мама вот сколько мне сказывала, что у них всё было по высшему разряду…

— И моя тоже…

— Кино стоило, как два мороженых…

— Да не только кино — кружки всякие дёшево стоили…

— Ребята друг другу помогали… Репетиторов не надо было…

— Не говори… И таких как мы было мало. А сейчас… Это нам повезло, что мы — одни в этой «комнате». А так тут человек по десять сидят, — Надя начала показывать свою осведомлённость и тут же притихла. Гешка обернулся. Сзади стоял Васька, отпирая дверь.

— Чё? За нами пришли, что ли? — воскликнула Надя.

— Нет, голубушка. В вашем полку пополнение, — пояснил Вася. — Входи.

И за решётку проскользнула девчонка. У Гешки дух захватило при виде неё — золотые волны, спутавшись, ложились вокруг головы этакой короной. Одета она была скудно: потёртая джинсовая курточка, «подстреленные» сигаретки, заляпанные грязью — видимо, какая-то машина окатила девочку слякотью с ног до головы. У парнишки отвисла челюсть, девчонка же, пройдя мимо него и осматриваясь, протянула изящную ручку и защёлкнула его рот.

— Нечего так удивляться, — прозвенела она, прогуливаясь, словно кошка, по камере.

Наде она не слишком понравилась.

— Давайте познакомимся! — сказала она после длительной паузы, остановившись наконец.

— Надежда.

— Геннадий.

— А я — Эвелина, — представилась девчонка, неожиданно сменя тон на более подходящий. — За что попали?

— За к… — начал было Гешка, но его перебила Надька.

— За аферистическую деятельность, — отчеканила она. Эвка хихикнула.

— Слушай, ну ты прямо как следовательница сказала.

Надя сверкнула глазами.

— Ты-то за что тут?

— Я… в общем, за… — замялась Эвелина.

— Не тяни, — сложила Надя руки на груди.

— За бродяжничество.

— Ууу… — вздохнула Надя. — Я уж тут подумала бог весть что… Тебе лет сколько?

— Двенадцать.

— И нам по двенадцать. Может, расскажешь чего о себе?

— Нну… Сбежала я из дому — вот и вся история, — ответила Эвелина, усаживаясь и подпирая лицо руками. Лунная тень освещала её грустное лицо.

— А чё сбежала-то? — допытывалась Надя, облокачиваясь на стол и смотря собеседнице прямо в глаза.

— Ну чё… Дура потому что. А теперь в положении Питера Пэна.

— В смысле? — хором спросили Гешка и Надька.

— В смысле… Сбежала из дому, а возвращаюсь — у мамы уже новая дочка, а дверь для меня закрыта… — по лицу потекла горькая слеза.

— Ну, ну, Эвка, не отчаиваться. Вернёшься ещё… — прошептала успокоительно Надя. Если вначале Эва производила впечатление этакой «фартовой девчонки», то теперь — измученного человечка с плохой и тяжёлой судьбой.

— Вы впервые тут? — спросила Эва, утерев слёзы.

— Да.

— Ну, вот вас заберут родители, а меня завтра же просто выпустят — и я опять уйду на улицу, до следующей облавы. А что дальше? Всё то же самое… — горько рассудила Эва. — Прямо «Кукушата» какие-то…

— О чём ты?

— Моя знакомая одна пишет повести. Вернее, писала. Хотя кто же знает… Ну и вот, произведение прямо как про меня… — пояснила Эвелина.

— Прочитать бы… — ответила Надя, зауважав неизвестную подругу Эвы.

— Прочитай… — пожала плечами Эвка. — Наберешь в Гугле, как выйдешь.

— Хорошо…

Разговор длился всю ночь. И вот оно, утро. Луч света забрезжил в окне, вскоре посветлело и в участке, солнце осветило храпящего вовсю Васю.

— Ну вот и утро… — прошептала Эва, глядя в окно.

— За нами скоро придут… — огорчённо зевнула Надя. Гешка заснул ещё посреди ночи и только сейчас поднял растрёпанную голову.

— О, уже рассвело… А который час?

— Без понятия, часы в камере не висят, — строго отрезала Эва.

— Мишка! Аууу, проснись ты! — крикнула Надька, повернув голову в сторону скамейки.

— Отстань ты… — глухо прозвучало от стены.

— Чё?

— Тсс… Тут надо вот как… — пробормотала Эва, приложив палец к губам и на цыпочках подойдя к мальчишке.

— Извините, пожалуйста… — пролепетала она, аккуратно тряся Мишу за плечо.

— Ааа? — удивлённо воскликнул Михаил, услышав незнакомый голос, вскочил и обернулся. Эва глупо улыбнулась и кокетливо похлопала глазами, оттенёнными пушистыми ресничками. Миша обалдело смотрел на красавицу.

— Эвелина! С добрым утром, выходи давай! — открыл решётчатую дверь Василий.

— Уже? — недовольно протянула Эвелина, потягиваясь, прямо как матёрая уголовница.

— Просю! — приторно проговорил Василий, делая пригласительный жест.

— Эх, покеда! — пробурчала она недовольно, будто персидская кошка, согнанная с дивана.

— Стооой! — крикнул вдруг Михаил.

— А? — обернулась Эва.

— Где тебя искать? — кинулся он к ней.

— Ищи меня у старого дуба! — захохотала Эва и помрачнела.

— В смысле? — хором спросили Надя и Гешка.

— Кафе «Старый дуб», — тихонько прошептала Эвка. — Я там пою… немного… Ну пока!

И, помахав ладошкою, вышла. Троица притихла. Вдруг Гешка воскликнул:

— Смотри-ка, Надюх! Вона мама твоя! — и указал за решётку. Там действительно стояла Екатерина, беспомощно оглядываясь вокруг.

— Мааама! — крикнула Надька, прижавшись лицом к прутьям. Катя повертела головой, прямо как во сне, увидела Надю и бросилась к ней.

— Мамочка, вытащи меня отсюда! — заплакала Надя.

— Успокойся, дочка, сейчас я только к следователю схожу, сейчас… — прошептала Катенька, чуть не плача: Надежда выглядела такой испуганной, потерянной…

— Мама, мама, вернись поскорее! — всё плакала Надька, не желая выпускать маминой руки. Но Катя выпуталась и ушла. Все трое остались возле решётки, выглядывая остальных родителей…

… — Здравствуйте, это вы — следователь Воронов? — сухо спросила Екатерина, входя в кабинет и совершенно не замечая лица Сергея. «О Боже! — подумал он, хватаясь за голову. — Неужели…»

— Катя? — воскликнул он, не замечая её вопроса и рассерженного довольно-таки лица.

— А? — машинально отозвалась она.

— Серёжа? — вопросительно отогнала паузу сидевшая в том же кабинете Татьяна. Но Сергей не заметил и жены. Он встал. И только в этот момент Катя соизволила повернуть голову, удивившись, что незнакомый совершенно человек зовет её просто по имени, ещё и по уменьшительному. Катя смотрела на Воронова в недоумении. И тут её пронзила мысль…

«Воронов, его фамилия Воронов… Господи! Как же я раньше не догадалась, дурёха я, дурёха!»

— Серёжа… — растерянно откликнулась она. Татьяна вскочила и вылетела за дверь…

— Ты так похожа на свою мать, Катя… Твоя дочь так же похожа на тебя, — сказал Сергей после длительной паузы.

— Надька? Возможно, — усмехнулась Катя, во все глаза глядя на Серёгу. Ушедший тогда в армию светленький мальчик совершенно не походил на мужественного темноволосого мужчину.

— Серёж, а что у тебя с волосами? Ты же был у нас златовласым юношей?

— Гены, Кать, гены. У моей матери точно так же было: потемнеет — посветлеет — потемнеет. Это и моему сыну передалось, — мягко ответил Серёжа. — Однако времени у нас мало. Вернёмся к делу.

— Да, да… Так за что, говоришь, моя Надя оказалась здесь, за решёткой?

— За карточную игру, Катя, — вздохнул Серёжа.

Глаза Катерины округлились.

— Чтооо?

— Вот именно. Я тоже удивляюсь тому, как у тебя выросла такая дочь!

Катя молчала, от стыда сказать было нечего.

— У меня вот сын… — вздохнул Серёжа, но вовремя замолчал: незачем говорить о подвиге Влада.

— Мне можно забрать Надю или как? — тихо спросила Катя. Даже радуясь встрече, она не забывала о работе, о том, что Наде тоже нужно в школу.

— Можно… — вздохнул Серёжа. Странно, почему их разговор так не клеится? Может быть, из-за напряжённой обстановки?

— Вот пропуск, покажешь его Василию… И ещё…

— Что?

— Наде следует сидеть под домашним арестом, потом произойдёт суд, а там тебе скажут сумму штрафа. И Надежду поставят на учёт.

— Хорошо, буду знать. Ещё что-то хочешь сказать, Серёж?

— Дда… Давай в выходные сходим в кафе? Вспомним детство, юность…

— Если получится, Серёжа. Если получится. Я могу идти, да?

— Да…

Катя вышла, а в душе у Серёги остался какой-то неприятный осадок.

Екатерина медленно брела по коридору, отмечая, что пол могли бы помыть и лучше, что слишком темно. Затем кто-то, от кого очень сильно пахло водкой, толкнул её. Но вот он, свет в конце тоннеля: женщина выплыла с пропуском прямо к развалившемуся на стуле Василию.

— Вот пропуск…

Василий принял бумагу, поднялся, пропустил Катю чуть вперёд. Надя выскочила из камеры, чуть только отодвинулся железный засов.

— Мама!

— Ну всё, Надя, всё… — Катя стала гладить свою озорницу по волосам. Будто вспомнив что-то, женщина оставила дочку и подошла к рассевшемуся снова Василию.

— Да?

— А не могу ли я забрать и этих детишек? Понимаете, я директор школы, где учатся Михаил и Геннадий…

— Извините, пожалуйста, но не дозволено… — вздохнув, развёл руками Вася. — Их должны забрать родственники. Понятное дело, вы директор, но никак…

— Понятно. Ну, Надежда, придётся нам с тобой идти вдвоём, — обернулась Катерина к дочери. Та вздохнула и повернулась к камере, из которой до сих пор сверкали глаза Гешки. Мишка же отвернулся к стене.

— Прощайте, пацаны! — сказала девочка.

— Пока, Надюш, — тяжело ответил Геша. Миша гордо молчал.

Надя перевела взгляд на спину Михаила, пожала плечами, и они вышли.

— Так, а куда это ты? — спросила Катя, лишь только они вышли из участка.

— Ну, как куда, домой, а куда? — пожала Надя плечами.

— Неет, Надя, хочешь — не хочешь, а твой портфель со всеми учебниками на сегодня уже лежит у меня в кабинете, учителей я предупредила, что ты домашнее задание не знаешь, у меня же приведёшь себя в порядок.

— Ни фига себе! — присвистнула Надька, притоптывая сапогами по хрупкому льду. — Ну, ты даёшь!

— Это, Надя, в последний раз такое. Учти.

— А где Люба?

— Люба в школе, именно она и принесла твой портфель в мой кабинет. Кстати, она очень ругалась, что в твоей комнате бедлам, что её нога болит из-за дверцы шкафа, о которую она успешно ударилась.

— Мам.

— Что?

— А ругать ты меня будешь?

— Ну, Надя, я знаю, ты и так считаешь меня старой, ни на какие чувства, кроме злости, не способной мамой. Но ругать тебя я не собираюсь. Только прошу: в следующий раз, когда соберёшься выкинуть такое, то выходи, пожалуйста, через дверь, а не через окно, да по скользкой пожарной лестнице… Ты же упасть могла, а тем более, повредить себе что-нибудь!

Надя обняла маму.

— Спасибо, мама!

— За что? — удивлённо подняла брови Катя.

— Да так… — уклончиво ответила Надюшка, хитро улыбаясь. Они побежали дальше. Вернёмся же в кабинет Сергея, посмотрим, что происходит там…

Лишь только Катя ушла, Сергей подпёр колючий подбородок и, уткнувшись в дело Нади, Гешки и Мишки, задумался. Сколько лет он не видел её! Да, будет лет побольше двадцати. Последнее воспоминание о Кате мелькнуло перед глазами, словно он уже не присутствовал в кабинете, а оказался вдруг в 1987 году. Этак через пару дней после того поцелуя в сумрачном зале. Самый последний миг перед расставанием — лёгкий силуэт, махавший ему рукой на прощание. Его провожали в армию, из которой ему предстояло вернуться только через год да и в другую уже квартиру в незнакомом ему городе. Катя и Сергей должны были расстаться. Они обещали друг другу писать письма, не терять связь. Но, если в армии конвертики летели с большой скоростью, то дальше, обременённые семейными узами, они будто отягощались. Писать становилось всё скучнее. Так и угасла их переписка — десять, восемь строчек на праздники. Сергею стало мучительно стыдно… Ведь именно Катя хотела встретиться снова, в тех письмах… А он отнёсся к этому как-то по-халатному… А потом старые чувства сменились новыми, и на горизонте появился уже более взрослый силуэт, не провожающий, а встречающий его.

Татьяна… Тогда Серёжа ездил в больницу, пришлось допрашивать потерпевшего прямо в палате. Ту встречу следователь Сергей Воронов, тогда ещё просто лейтенант Воронов, запомнил на всю жизнь. Мрачный, темноватый, пахнущий чем-то едким и неприятным больничный коридор. Сергей хмуро глядел себе под ноги, стараясь приучить свои брови к новому положению — строгому, резкому. Чтобы больше походить на следователя. И именно его сухой взгляд в пол сыграл роль в его судьбе. Если бы он не постарался сыграть такую роль, то не случилось бы и этой встречи. Парень нечаянно толкнул плечом девушку, а по внешности совсем ещё девочку, опиравшуюся на костыли. Она поморщилась и ойкнула, Серёжа поднял голову.

— Ох… извините меня, пожалуйста… — виновато сказал он. Девушка подняла голову.

— Да нет, всё в порядке. Это вы меня извините, толком ещё не умею ходить вот с этим вот, — она указала взглядом на костыли.

— Вам помочь?

— Если только есть время, пожалуйста, поддержите меня. Моя палата недалеко… — улыбнулась она, и они вместе пошли по коридору.

Так случилось, что больше они не расставались. Сергей поднял её на ноги, она, проучившаяся всего курс в академии МВД, вернулась туда. Всё было как в сказке…

— Аллё! Это ты тут начальник? — Сергей очнулся. Над ним прямо-таки висел какой-то тип, противный и давно не бритый.

— Да, а вы, собственно, кто?

— Начальник, я того… этого… — тут он вставил очень непечатное слово, его я приводить не буду, — Гехи отчим… — и, икнув, завершил.

— Знаете что, идите-ка проспитесь сперва! — ответил Сергей.

— Чтоо? Начальник, да ты что… ик… вообще? — понесло алкоголика.

— Иди проспись! — грубым тоном рявкнул Сергей, привстав. Пьяные глаза с бешенством смотрели на него.

— Да ты, я вижу, начальник, права… ик… качаешь? — заорал мужчина и занёс было руку, чтобы ударить Воронова, но тот вовремя ухватил эту лапу.

— Василий! — резким криком позвал он стажёра, тот немедленно влетел в кабинет.

— Тут я!

— Уведи! — отрывисто ответил Сергей, отталкивая пьяного и усаживаясь на место.

— Да что, если я стажёр, то мне и дежурить, и пьяных по КПЗ разводить? — жалобно запротестовал Васька.

— Не спорить с начальством!

Бурча что-то себе под нос, парень подхватил раскачивающегося и ругающегося пьяницу и вытащил его из кабинета.

И буквально тут же в дверь кто-то постучал.

— Да! Входите! — крикнул Серёжа, надеясь, что следующий посетитель не окажется таким грубым, противным и пьяным.

Дверь широко распахнулась от сильного толчка. На пороге стоял на этот раз парнишка лет девятнадцати — двадцати, одетый в модные джинсы, олимпийку; на шее висели большие наушники, светлые волосы стояли немного дыбом. Какими-то скачками парень приблизился к стулу и сел. Понюхав воздух и недовольно покачав головой, он наконец заговорил. Голос у него оказался неожиданно приятным.

— Здравствуйте, вы, — он прочитал по бумажке, — следователь Воронов Сергей Иваныч?

— Да, это я. А вы кто, позвольте узнать?

— Я — Всеволод Петров, старший брат Михаила Петрова, задержанного вашего. Пришёл вот забрать. Можно?

— Можно, конечно. Только его придётся посадить под домашний арест, дело его будет передано в суд на рассмотрение, затем — штраф. И учёт.

— И большой штраф? — печально усмехнулся Сева.

— Большой, — вздохнул Сергей, зачем-то двигая ящики своего стола туда-сюда.

Сева вздохнул.

— Кошмар, не представляю просто, как мы с мамочкой его выплатим… Ну, Михаил, получишь! — сказал он в воздух.

— Вот. Это пропуск. Покажешь его дежурному, он Михаила выпустит. И можете идти, — Сергей встал и протянул листок парню. Тот тоже неловко привстал.

— Спасибо. До свидания, — вежливо попрощался он и вышел.

День тёк своим чередом. Вот вышли из школы Надя и Люба, старшая отчитывала младшую, та покорно шла, разглядывая ледышки под ногами и покряхтывая под тяжестью портфеля. Но упрёки и возмущения скоро закончились, беседа мирно перешла к куда более доброжелательным репликам. Вот и дом. Надя, выхватив ключи у Любы, мгновенно взлетела по лестнице, с возбуждением отперла дверь и, швырнув рюкзак и скинув быстренько обувку, забежала в свою комнату и плюхнулась на кровать.

— Уууух! Моя родненькая! Милая моя постелечка! Как я без тебя скучааала! — завопила Надька, ворочаясь по кровати и расстёгивая куртку. Люба со смехом заглянула в комнату.

— Что, сильно соскучилась? Ну, полежи тогда, поспи… — неожиданно ласково сказала вдруг суровая обычно Люба и, забрав у младшенькой куртку, шмыгнула из коридора в комнату родителей. Ей хотелось, пока Надя дремлет, собрать вещи отца и выкинуть их за дверь. Но дверца шкафа пронзительно и громко завизжала, выдавая девушку. Последняя только плюнула и потянулась было за одной из вешалок, как за порогом послышался голос сестрёнки.

— Люба, а чем это ты тут занимаешься? Зачем рубашки папы выложила? Что случилось, пока меня не было, выкладывай! — выпалив это, Надя решительно уселась на кровать и сложила руки на груди.

— Хорошо, Надя. Слушай тогда.

И, как говорится, поведала Люба сестре о предательстве отца родного, об СМС-ке, им присланной, о «хорошем» настроении Кати и так далее. При этом она поглядывала на сестру. Настроение Надя не умела скрывать никогда — сейчас лицо её менялось, будто картинки в калейдоскопе. Грусть, показавшиеся на мгновение слёзы, красная краска злости, появившийся белый цвет ненависти…

— Гад! — вскочила Надя, стукнув по постели.

— Тихо, Надюш, успокойся! — скомандовала Люба, хватая Надю за руку. — Сейчас мы сложим ему чемоданы и выкинем их.

— С удовольствием! — крикнула Надя, резко захохотав, затем она бросилась на кровать и зарыдала, побив невинную подушку и оросив её большим количеством слёз. Люба вздохнула и села возле дрожащей сестрёнки.

— Плачь, Наденька, плачь… — шептала Люба, кусая губы и поглаживая сестре спину.

— Подлец! Свволочь! — рыдала Надя, колотя по подушке. — Ненавижуууу!

Она всего лишь была «папиной дочкой», а потому так трудно было понять, что он предал. Наконец Надежда подняла встрёпанную голову, резким движением стёрла слёзы с покрасневшего лица и поднялась.

— Всё, я в порядке, — бодро сказала она. — Начинаем, пока мама не пришла.

Но лишь положена была первая рубашка, раздался звонок в дверь. Сёстры переглянулись.

— Мама?

— Стой, я сбегаю! — приказала Люба и тихим шагом вышла из комнаты. Приникнув к глазку, она резко отшатнулась и бросилась в комнату.

— Это отец!

— М-да… — только и могла вымолвить удивлённая Надя, всё сжимая в руках рубашку. — Чё делать будем?

Люба уже опомнилась.

— Я знаю! — и кинулась обратно в коридор, откуда доносились сильные удары в дверь.

— Аллё, откройте же! Аууу! Знаю же, что вы дома, Надя, Люба! Откройте папе!

— Нет! — резко крикнула Люба.

Пауза сменилась восклицанием.

— Почему это, дочка?

— Не надо было нас кидать! — встряла вылезшая в коридор Надя.

— Надя, вас что, мамка, небось, уже настропалила против меня, да?

— Нет! Мы взрослые и всё понимаем! — выкрикнула Люба.

— Ну да, понимаете, а так на отца налетаете, будто собаки цепные!

— Чтоооо? — возмутились хором Надя и Люба. — Мы ещё и собаки? Так-то ты нас любишь, папаш!

— Да получу я свои вещи или нет?

Тут Надю осенило, она задёргала Любу за рукав, нашептала ей что-то на ухо и хихикнула.

— Паап… — начала Люба, сдерживая смех.

— Чего вам ещё, бестии?

— А подойди-ка к окну спальни, так поговорим на воздухе…

— Чтобы опозориться?

— Ты и так уже опозорил себя, нас… Иди-иди! — закончила Надя и весело взглянула на сестру. Та только сжала нос, чтобы не засмеяться.

— Ну, если опозорите… — донёсся до них голос спускающегося отца. Девочки вбежали в спальню.

— Ну, кто? — спросила Надя, остановившись возле окна.

— Подожди… — отмахнулась Люба, весело выглядывая во двор. Вот и папаня.

— Дочки! Тут холодно, давайте поскорее! — крикнул он.

— Надя, принеси наши куртки, а то замерзнем и простудимся! — скомандовала Люба, открывая окно.

В другое время Надя бы заспорила, но сейчас не до этого. Одна нога здесь — другая там, вот Надюша и тут, завесившись куртками.

— Лови! — и кинула Любе курточку, та сразу накинула её на плечи.

— Ауууу! — доносилось со двора. Люба и Надя приблизились к окну.

— Ну, вы чего там? — папино лицо выделялось розовым пятном среди белеющего вокруг снега. Во дворе никого не было, слава богу.

— Папа, мы решили сделать тебе махонький подарок… — начала Надя.

— Ну! Я тороплюсь! — раздражённо крикнул мужчина, вглядываясь в окно.

— Он торопится! — хихикнула Надя, глядя на сестру.

— Торопишься? Получай! — заорала Люба, размахиваясь и выкидывая на улицу первую рубашку. Она плавно спланировала на снег, прямо туда, где только час назад гуляла одна из соседских собак…

— Люба… Ты чего? — обалдело спросил отец, глядя на потемневшую на спине рубашку.

— Это? Ничего! — ответила за сестру Надя, так же размахиваясь. На этот раз из окна вылетели самые лучшие брюки. И он снова их не поймал.

— Вы чего?

— Это — наша мстяя!!! — захохотали девочки и, схватив по вещи, скомандовав себе хором: «Раз, два, пли!» — вышвырнули другую одежду. Игорь (именно так его, «молодца удалого», и звали) метался по двору, собирая свои пожитки. Очередь дошла до более мелких вещей.

— Слушай, Надь, может, хоть трусы завернём? — с сомнением спросила Люба, глядя на гору белья, дожидающуюся своего «рейса» на кровати.

— Нееет! — запротестовала Надя, а чтобы сестра не говорила лишних слов, схватила всю кучу и одним махом вывалила всё в окно. Ёлочка, стоящая рядом с окном, мгновенно украсилась, несмотря на то, что Новый год уже давно прошёл, новыми «игрушками» — семейками. Большое разнообразие царило в развесившихся на ели трусах: тут были надписи «Выходя в открытый космос, не забудь одеть скафандр!», «Трением добывают не только огонь, но и жизненно необходимое блаженство!», «Большие возможности не скроешь!».

— Ой… мимо я… — вздохнула Надя, указывая на бедное дерево. Люба, взглянув на результат сотворённого дела, отошла и упала на кровать, катаясь в припадке смеха.

— Надька, ну ты… как теперь всё это убрать? — тихо, сквозь смех, говорила девушка. Надя же, заметив что-то, отодвинула сестру и, схватив оставшиеся трусы, высунулась в окно. Изрыгая проклятия и ругательства на головы дочерей, Игорёк носился по двору, собирая вещи.

— Пааап! Мы забыли! — выкрикнула Надя, сжимая в руке трусики. Игорь обернулся к окну. И в этот момент случилось невообразимое. Девочка размахнулась и запульнула в отца. Трусы, словно чайка, парили в воздухе, затем… опускаясь, нечаянно наделись на голову Семернина. Именно в этот момент во двор зашла Екатерина. Сначала она даже и не заметила мужа. Её внимание привлекла та самая первая рубашка. Катя подошла к ней, немного наклонилась и, узнав рубашку неверного супруга, оглядела двор. И, зажав рот, выбежала оттуда, ибо трусы, всё висевшие на голове Игоря, развернулись и показали очередную надпись. А она гласила: «Аккумулятор внесемейного удовольствия».

Надя, не заметив маму, еле закрыла окно и упала рядом с лежащей в изнеможении сестрой. Та тут же хлопнула её подушкой.

— Ох… хулиганка ты, Надька… — охала Люба. Полежав немного, сёстры поднялись и занялись своими делами…

А Катя всё стояла возле входа и хохотала. Была ли это истерика? Нет, Катюше редко удавалось так посмеяться. Как ни старалась она себя сдержать, не получалось. Тем более, не каждый день увидишь мужа в таком облике. Но вот его фигура, примешивая к каждому движению ярость, вылетела из двора, обнимая вещи и роняя их.

— Ээй! Игорь, подожди!!! — закричала Катя, заливаясь смехом. Он резко обернулся.

— Что? Что вам ещё от меня нужно? Я пришёл мирно забрать вещи, а мои же дочки устроили мне такую встречу!

— Так, стоп. Помолчи, претензии должна тут выкладывать я, — нахмурилась Катя. Игорь приплясывал от нетерпения, сгорая от стыда.

— Держи, сложи вещи хоть в пакет, чтобы не позориться… — с жалостью в голосе Екатерина протянула мужу пакет. Тот молча, не благодаря, принял его и зашуршал, пытаясь впихнуть туда брюки, изгвазданную рубашку…

— Дай сюда… — вздохнув, не вытерпела Катя. — Вечно ты показываешь себя как неумёху!

— Прекрати! — грубовато заткнул её смущенно-сердито-раздражённый Игорь, подавая вещи и отворачиваясь.

…Студенческие годы Кати прошли вдали от дома, на другом конце России — в далёком Владивостоке. Сейчас Катя, с трудом запихивая вещи Игоря, не знает — смеяться ей или плакать. Вроде смеялась уже, а плакать по таким пустякам — ерундовое занятие, это может каждый. Но вопрос в том, стоит ли это делать? И всё вспоминает свою молодость.

Сколько новых людей! Важно плывущие и спешащие студенты, беспокойные абитуриенты, не менее взволнованные преподаватели… И ведь принесло её сюда, в такую даль, только потому, что они уехали с мамой сюда, во-первых, поближе к родственникам, во-вторых… Почему-то после отъезда Сергея что-то недоброе мучило Катюшу, она решила сбежать от старого дома, который так и не снесли, хотя все жители уже расселились по новым квартирам, пусть и не с «евроремонтом». И, опять-таки, будто назло воспоминаниям, которые всё давали понять, что это — последние мгновения, Катя, которую Сергей видел возле микроскопа, поступила на педфак. Первая лекция. Новоиспечённые студенты сидят, затаив дыхание. Лектор откашливается, затем начинает вводную лекцию. Ручки бегут по листкам, прошло уже пол-лекции. За дверью слышится непонятный, неразборчивый шум. Лектор недовольно поворачивается к дверям, и вдруг они чудом не вылетают. В аудиторию влетает, нет, не подходит, впадает парень, глаза его испуганно бегают.

— Ой!! Это… группа, да? — переводя дыхание, спрашивает он.

— Вообще-то да! — недовольно откликивается лектор. Студенты переводят взгляд с одного на другого.

— Оййй! — вскрикивает незнакомец. Катя не видела его на вступительных экзаменах, откуда, интересно, он попал сюда?

— Заходите, молодой человек! И в следующий раз так не поступайте! Садитесь! — отрывисто говорит педагог, утирая лоб. Кажется, авторитет не потерян. А парень, как назло, проходит мимо Кати, да так неловко, что задевает все её принадлежности, они с шумом летят на пол. Катерина звереет. Ей хочется встать и крикнуть что-нибудь. Но она всё же в приличном обществе, вроде бы. Это останавливает девушку.

— Ооой! — снова стонет парень, пытаясь собрать ручки, но руки его, кажись, не оттуда растут: собирая, он тут же роняет всё, что поднял.

— Отойди, пожалуйста, я сама! — цедит Катя. Она быстро хватает всё и складывает в сумку. Но он будто издевается.

— А можно сюда сесть? — тянет парень.

— Садись, — проклятая вежливость!

Прошла вся лекция, парень встал и, раскачиваясь, ушёл. Катя осталась в полном замешательстве.

Закрутилось! Что было дальше — уже понятно. Так вот прошёл первый совместный день будущих супругов Семерниных. И теперь Катенька, запихнув все вещи в пакет, грустно усмехается: на что пошла добрая часть её жизни? На этого неуклюжего медведя? Как обидно.

— На, держи… Кто на развод подаст?

— Могу я! — вызывается спешно Игорь.

— Как хочешь. А теперь — иди отсюда. И быстрее. Пока я не передумала, — говорит Катя. Повторного приглашения Игорь не ждёт, поэтому немедленно уходит, не оборачиваясь. Екатерина тоже не стоит на месте. Что-то тянет её куда-то… недалеко… Она опять бежит, как в том сумрачном сказочном сне. Каблуки стучат по тротуару, подол зимнего пальто развевается, лёгкий шарф выбился из-под воротника. Что её манит? Куда она летит, не разбирая дороги? Катюша снова влетает во двор. Но на её ногах всё те же сапожки, на плече — та же сумочка, ничего не изменилось, не встречает Катю мама, двор пустует. Катенька остановилась. Кто-то стоит в самом центре двора. Катя приглядывается и ахает. Сергей оборачивается. Катерина роняет сумочку и бежит к нему, Серёжа подхватывает её и кружит.

— Серёжка, дурной! Я ж сейчас упаду! — шепчет Катя для порядку, но ей это нравится…

… — Значит, ты женат, да?

— Да.

— И давно?

— Шестнадцать лет. А ты?

— Больше — восемнадцать.

— Как долго мы не виделись…

— Ну да, ну да… А кто виноват? Нет, я не виню тебя, понимаю — времени не было.

— Прости, Катя. Наверное, от наших с тобой чувств ничего и не осталось.

В ответ на это Катя поднялась и пошла по опустевшему дому, затем вернулась с пустой бутылкой.

— Вот, чтобы наглядней было. Видишь? Это — то, что было у нас с тобой — наша общая любовь. Теперь смотри, что делает с нею время.

И Катерина, размахнувшись, кинула бутылку. Бутылка рассыпалась, ударившись об стенку, на множество осколков.

— Видишь? — повторила Катя жёстким голосом, поворачиваясь к Сергею.

— Какая ты… стала. Что он делал с тобой?

— Ничего, Серёж, ничего. Как сказала одна моя знакомая девочка, «стервозность заложена в каждой женщине с рождения».

— Надя?

— Угадал. Просто это самое качество спало, спало, спало… А потом — раз! И проснулось. Теперь не засыпает…

Сергей лишь вздохнул. Не такой ему представлялась эта «романтическая» встреча, не такой.

— Мне пора, Серёжа. Вряд ли мы ещё встретимся. Разве что в суде. Прощай. Привет жене. А меня ждут дети, — ответила Катя, медленно повернулась и ушла. Ноги снова стремились куда-то. Но Катерина знала — домой, только домой! Просто поздно уже что-то менять, поздно. В голове всплыла шутливая фраза: «Любовь прошла, завяли помидоры». А что, правильно, кстати…

…В крохотном окне детской комнаты милиции виден лишь малый кусок тюремного мира — такого разношёрстного, непонятного, сложного. Можно рассмотреть лишь унылую часть двора. Мусорку. Но Гешка, до сих пор сидящий в комнате, успел выучить этот пейзаж наизусть ещё в первый день. А потому сейчас мальчишка просто лежал на скамейке, вытянувшись во весь рост. Ему, если быть честной, нравилась эта часть жизни. А что? Кормят вкусно. Не бьют. И Васька тоже не такой уж и неприятный, весёлый такой парнишка. И никто не достаёт. Привольная жизнь! Но не успел мальчик лениво потянуться, как щеколда загремела.

— Гешка, — позвал его Василий. Мальчик повернулся в сторону решётки и побледнел. Возле «двери» стоял его отчим, очень жестокий человек. Вася, насупившись, стоял рядом — помнил, как довелось тащить этого субъекта до камеры.

— Вставай-вставай, — сказал отчим, нехорошо улыбаясь. Гешка тянул время изо всех сил. Пока не увидел, что лысина на голове ненавистного и страшного ему человека мерцает то красным светом, то белым. Значит — сердит и озлоблен до крайности. А потому действия мальчугана увеличили скорость, и он почти выбежал из камеры.

— Вот и хорошо. Пошли-ка домой… — «спокойным» тоном сказал отчим. Имя его, кстати, Виталий. Какое неподходящее…

Гешка на пару секунд остановился, затем вышел. Но Василий, всё стоявший возле Виталия с неприступным выражением на лице, заметил проскользнувшее в глазах мальчишки отчаяние. Хотелось остановить его, не отдать этому гаду, что стоял и хмуро-презрительно смотрел на пасынка. Недоброе предчувствие кольнуло умного стажёра. Но дверь, ведущая в участок, захлопнулась…

…Виталий безжалостно волочил Гешку, иногда лицо мальчика касалось холодных грязных льдин. Но жаловаться было бесполезно ещё и потому, что имел мальчишка впечатление всегда отталкивающее, и если он начинал упираться, то прохожие, эти жестокие люди, считали именно его виновником, сочувствовали отчиму. Так вот, отчим и пасынок дошли до дома, поднялись на третий этаж, дверь квартиры захлопнулась. Оттуда сразу послышались ужасные вопли вперемежку с крепкими словами — Виталий распекал Гешку сначала словесно… А потом… Потом дверь распахнулась, мальчуган со слезами на глазах вылетел, подстёгиваемый крепким и качественным кожаным солдатским ремнём. В руках у мужчины уже была бутылка водки. Которую он вмиг выпил. Гешка уже летел по перилам вниз. Скорее, скорее! Спастись бы! Виталий заревел во всю глотку, пустая бутылка полетела в мальчика. Она летела, летела… И достигла нужной цели. Гешка упал. По голове текла кровь, встать почему-то оказалось непосильной проблемой, но, уцепившись за перила, мальчишка кое-как поднялся, снова упал на колени, пополз, держась за перила. Горячая кровь обжигала шею, текла по спине, голова болела… Ещё почему-то страшно тошнило. Он с трудом выполз из подъезда. «Помогите!» — хотел крикнуть Гешка, но язык не слушался, вместо крика вырвался лёгкий, едва слышный шёпот. Скорее, скорее! Иначе будет поздно. Что там рядом? Кафе. «Старый дуб»… Старый дуб… что-то знакомое… Да не до этого. Умирать не хотелось совершенно, поэтому мальчик, превозмогая боль, полз, полз… Наконец-то дверь. Гешка еле-еле взобрался по ступенькам, дверь открылась, послышался чей-то голос. Он терял сознание.

— Гешка? Это ты?

— Эвка… — только и успел прошептать успокоившийся Гешка, затем всё потемнело, он упал прямо под ноги испуганной Эвелине. Она же сначала попыталась поднять его, затем заметила кровь, заверещала и бросилась в кафе…

Вот и закончились уроки в первой смене школы № …, а именно, той, где работала Катя и учились сёстры. Люба оставалась в школе, Наде пришлось идти домой в одиночку. По крайней мере, она так думала. В её наушниках, немедленно вставленных в уши, заревели Би-2 вместе с Дианой Арбениной.

«Одинокий солдат на последней войне заблудился. Он смертельно устал там, где мир на осколки разбился навсегда», — полушёпотом подпевала Надя, идя по коридору, затем — открывая дверь.

— Ах! — вскрикнула девочка, отпрыгивая назад. Такого с ней ещё не было. Прямо перед нею «выросла» длиннющая кровавая роза!

— Привет, мисс Кард-Шапер! — и из-за угла выскочил Владик Воронов. Надя вскипела. Сначала устраивает захват, потом розой в лицо тыкает!

— Чего не здороваемся? — спросил Влад, но как-то уже без энтузиазма. На минуту ему показалось, что он — неверный муж, а Надя — жена, узнавшая об измене.

— Здрассти! — Надя развернулась, наградила мальчишку поклоном, затем воткнула наушники обратно и пошла дальше.

— Надь…

— Чё?

— А я, вообще-то, извиниться пришёл… — смущённо ответил Влад. Он сбежал из-за этого извинения с трёх уроков, всё репетировал их встречу.

— Да? А ты знаешь, что за такое — не прощают? Ты ж нас всех с потрохами сдал! Знаешь, как «приятно»? Так что, дорогой, можешь идти отсюда, да подобру-поздорову, пока я тебе не всыпала! Это меня тогда мама твоя удержала! Давай! Чао! — рассерженно отрезала Надя и пошла дальше.

— А тебя не настораживает, часом, то, чем вы занимались, а?

— Мы бы всё равно когда-нибудь бы свернули «дело». И без вашей помощи!

— Ну, Надь, я ж себя сгрыз за это уже! — просительно сказал Влад, всё размахивая розой.

— Грызи-грызи! — издевательски ответила Надя. Что-то загудело сверху. Владик посмотрел вверх и, сжавшись, прыжком кинулся на Надьку, толкнул её в большой и очень холодный сугроб и сам оказался там же.

— Ты псих? Ты чё делаешь? Совсем? — заорала покрасневшая от злости девочка, барахтаясь в сугробе. — Не надо! — отрывисто крикнула она, отталкивая руку Влада.

— Ты сама «совсем»! Если б не я, тебе б можно было труповозку вызывать! — заорал в ответ Владик, указывая рукой на место, где они только что препирались. Там лежала громадная глыба льда, которую нерадивые рабочие не сбили вовремя с края крыши.

Надя как-то сникла. Затем по её замёрзшим румяным щекам неуверенно потекли слёзы.

— Боже мой… Боже мой… — зашептала она.

— Надьк, ты чего? Успокойся…

— Я могла бы умереть… Умереть… Смерть… Страшно… — забормотала девочка, не слушая Влада, будто сходя с ума. Затем она подняла на него глаза. Во взгляде уже не было ничего сердитого, злого, бешеного… Резко обозначилась ужасная, тянущая куда-то тоска. Раскаяние. Надя подошла к Владу.

— Влад… Прости меня, пожалуйста… Я так виновата!

— Нет, ты чего… спокойно… спокойно… — повторял зачем-то Влад, нерешительно стоя. Роза, так и не сломавшаяся, чудом упала на лёд.

— Ой… Какой я неуклюжий… Держи, — Владик покраснел, поднял цветок и вручил его утирающей слёзы Надежде. На краях нежных лепестков застыли замёрзшие снежинки из того сугроба.

— Спасибо… — покраснела смущённо Надька, принимая розу. Бах! И цветок снова вылетел из её рук — кто-то уже мелькает пятками впереди. Рыжевато-золотистые волны рассыпались по плечам. Что это?

— Эвелина!!! — заорала Надя, приставив ладони к рту. Девочка обернулась.

— Ох… Надя… я как раз тебя ищу… Хотела в школу к тебе идти… — задыхаясь, подошла Эва, косясь с подозрением на Влада.

— Что случилось? — встревожилась Надя.

Вой сирен «Скорой» разнёсся по двору, где находилось кафе «Старый дуб». Наверное, все, кто находились в своих квартирах в середине дня, высыпали во двор и даже подошли к тому месту, на которое было наложено самыми старыми жительницами двора этакое «табу». На дневное время. Но ночью в кафе стекались очень многие жители. Сейчас — не об этом. Врачи заталкивали носилки, на них лежал белый, как простыня, Гешка. Эва семенила рядом, держа его руку.

— Живи же, живи, прошу тебя! — чуть не плакала девочка, глядя на бессознательного мальчика и боясь, как бы не забрал его вечный сон. Она ловко впрыгнула за носилками в машину и немедленно уселась рядом, заявляя этим: «Не выгнать вам меня…»

Врачи переглянулись и вздохнули.

— Сестра?

— Подруга…

Затем Эвелина ничего не помнила, кроме Гешкиного лица. У них так много общего, за одну ночь в камере они стали друзьями не разлей вода. Потом помнила, что Гешку на носилках отвезли в операционную. А Эва всё время сидела перед дверью и старалась не плакать. Сколько человек прошло перед ней, удивляясь красивой девочке и гадая, кто там, в операционной, из-за кого слёзы обжигают её лицо? На самом деле незнакомцы лишь мерещились ей… В глазах двоилось от слёз. Выживет? Не выживет? Живи, дружочек! Живи! Стоп! Надо ж сообщить остальным! Эвка соскочила с жёсткого стула, затем снова села. Нет, надо остаться, обязательно! Надо узнать… затем сообщать! Ну почему же так долго?!

Но, наконец, свершилась довольно классическая сцена. Дверь открылась, вышел врач. Эвелина чуть не упала, вскочив.

— Доктор, доктор! Как он? Скажите? — с горькой мольбою в голосе уцепилась Эва за рукав.

Доктор устало упал на соседний стул. В это время выехали носилки вместе с Гешкой. Эвелина рванулась туда.

— Гешка! Что с ним? — чуть не плача, вернулась к доктору.

— Успокойся. Ты ему кто?

— Сестра. Сестра. Младшая, — соврала Эвелина. А то не сказал бы ничего.

— Сейчас с ним всё в порядке. Но он пока под наркозом.

— Что случилось? — испугалась Эва.

— У него в голове были какие-то осколки, от бутылки, кажется… — начал врач.

— Да… — сникла Эва. — Что надо, говорите, всё принесу! — встрепетнулась она, нервно отбросив в сторону локоны, повисшие на лбу.

— Нет, сейчас ничего не нужно, девочка! — сказал доктор, глядя на Эву красивыми голубыми глазами, озорно выглядывающими из-под сурово сдвинутых бровей. — А потом…

Эвелина сорвалась с места. «Принесу лучше сейчас, чем потом!» — решила она.

… — Ну и вот… — пробормотала Эва, снова откидывая локоны и глядя исподлобья на растерянных Влада и Надю. Надежда опомнилась первой.

— Так куда, говоришь, Гешку-то отвезли?

— В … больницу! — всхлипнула Эва, утирая слёзы. Сейчас она была похожа на обиженного маленького ребёнка.

— Так, я побежала! — крикнула Надя, развернулась и ускорилась.

— Ты куда? — хором спросили Влад и Эва.

— Как куда? За деньгами! — прокричала Надя и скрылась.

— Я тоже исчезаю! — ответил тут же Влад и побежал за Надей.

— А ты куда?

— За деньгами, зачем же ещё? — откликнулся на бегу Владик.

Надя бежала. Она даже не останавливалась, чтобы перевести дыхание — страшно было, что Гешка вдруг может погибнуть, если она остановится. Девочка сегодня уже почувствовала дыхание смерти. Поэтому не хотела, чтобы осознал это и лучший друг. Задыхаясь, она влетела в квартиру, сняла сапоги и, чуть не падая, влетела в свою комнату. Она мигом залезла в шкаф, нащупала там коробку и счастливо вздохнула. В простой коробочке от пластилина лежали все-все деньги, вырученные за счёт покера. Надя достала её, присела на корточки перед шкафом, вынула купюры и пересчитала. Вообще-то они пошли бы на новый велосипед, телефон, компьютер, может, даже ноутбук. Надя сжала бумажки. Нет. Это всё можно купить и позже. Сейчас — Гешка. Здоровье друга важнее всяких железок! Деньги мигом оказались в кармане, Надя встала, кинула коробку в шкаф, закрыла дверь и поправила на себе куртку. Ух! Но, проходя мимо кухни, девочка остановилась. Что такое?

Приглушённые рыдания доносились из-за кухонной двери. А ещё они сопровождались какими-то причмокиваниями, за ними следовали стуки. Надя распахнула дверь.

— Люба? Ты, ты что? — нервно закричала Надя, кидаясь к сестре, лежащей на столе и вздрагивающей от рыданий. Рядом с Любиной головой стояла… бутылка коньяка. Надюша схватила её. Ничего себе, половина уже!

— Люба, ты что делаешь? Ты с ума сошла? Ау? — кричала Надя, захлёбываясь от слёз и тряся Любу за плечо.

— Надька… отстань… мне так плохо… — тихо и внятно сказала Люба. — Уйди отсюда. Куда хочешь.

— Я никуда не пойду! — твёрдо сказала Надя, шмыгнув носом и усевшись напротив.

— Отстань… честно… прошу очень. Как сестру, — ответила Люба уже заплетающимся языком. Через пару минут девушка спала, выдыхая в воздух запах алкоголя.

— Н-да… — пробормотала Надя. Такой пьяной сестру бросать нельзя. Надежда схватила Любу за пояс и попыталась поднять. Тяжело! Надя подумала секунду, затем перекинула одну руку на своё плечо и потащила Любу в её комнату. Как хорошо, что Катя не видит свою старшую дочь. И не надо. Сейчас Надежда спрячет Любовь в комнате. Подумав об этом, Надюша хихикнула, первый раз за этот день. Как же это смешно! Так, не до смеха… Надя доволокла сестру до комнаты и обрушила её на кровать. Пусть тут поспит. А улики надо срочно заметать! Пока мама не вернулась! Так, форточка уже открыта, слава богу. Коньяк летит в мусорный пакет. Ещё салфетки. Их тоже туда. Ух! Надя перевела дух, проверила, на месте ли деньги, и направилась к двери. Ах, да… Роза-то не осталась забыта. Чуть примятая, уже она торчала из Надиной сумки. Надя быстро поставила её в вазу. Всё.

Влад так же быстро прибежал к себе. Но у него на пути тоже встало препятствие. Лишь он открыл дверь и вытащил ключи, из комнаты вышла… мама.

— Владик, ты почему сбежал с физики, биологии и русского?

Так, начинается… Влад лихорадочно думал, что же ответить. Татьяна оперлась плечом о стену.

— Владик! Что случилось?

— Мам… это… Другу срочно помощь нужна! — машинально ответил Влад, маленькими шагами подбираясь к комнате.

— Какому? И почему ты сбежал?

— Ты… ну, помнишь, мальчишка один…

— Какой мальчишка? Влад, хорошо, забудем про прогул, какой мальчик?

— Помнишь, я был «живцом»?

— Как же не помнить!

— Помнишь пацана такого, Гешку?

— Не пацана, а мальчика. Не Гешку, а Геннадия Скворцова. Да.

— Ге… Геннадий в больнице! — выпалил Влад. — Его отчим ударил бутылкой по голове, — тут же продолжил он. Татьяна побледнела:

— Что?

— Да. Пропусти меня, мы с ребятами скидываемся, я хочу забрать деньги из копилки, — тараторил Влад, отжимая маму к другой стенке. Татьяна не понимала, что происходит, и удивлённо отодвигалась. Мальчишка проник в комнату, схватил свою копилку в виде стаканчика с крышкой и выскочил.

… — Надька, ты куда? — бегущую со всех ног Надежду остановил оклик Миши, высунувшегося из окна своей квартиры.

— Мишк, как куда? — в запале спросила Надя, не обернувшись. — К Гешке!

— А что случилось? — заинтересовался Михаил. Наденька обернулась.

— Как это… Ах, да! — опомнилась девочка и приблизилась к дому. — Гешка в больнице!

— Чтооо? — чуть не выпал из окна мальчик.

— Ты во двор выйди лучше. А то из окна ещё вывалишься, — посоветовала торопливо Надя.

— Ага. Меня мама и брат дома заперли, только я домой пришёл. И всё — домашний арест в действии! — понурил голову Мишка.

— А по пожарной лестнице спуститься разве нельзя? Вылезай! — потребовала Надя, приплясывая от холода и нетерпения.

— А не холодно?

— Не замёрзнешь! — отрезала Надя. Лучи зимнего солнца били в чистое стекло, затем отражались от окна и заставляли девочку щуриться. Миша исчез, вскоре появился в окне с курткой. Он долго открывал их, затем аккуратно и осторожно прошёл мелкими шагами по подоконнику и, нервничая, перелез на лестницу. Пара минут — и мальчик рядом с бывшей боевой подругой.

— Рассказывай.

— Нечего говорить. Отчим его наказывал за детскую комнату. Мы скидываемся на его лечение, — сухо ответила Надя.

— Кто мы?

— Зачем тебе знать? Сейчас главное — Гешка. Он тебе товарищ? Или нет?

— Товарищ… — замялся Мишка.

— Ну?

— Сейчас, — ответил Миша и залез обратно. — Я уйти не смогу — мне и шкаф закрыли. Вот все мои деньги, — и спустился к Наде. — На!

— Все? — с сомнением спросила Надька, перебирая купюры. — Ты же шеф…

— А мама? Ей лекарства нужны были, дорогие! А Севке одолжить? А «торжественно» внести свою долю в деньги, отложенные на штраф?

— Ой… Я не подумала. Извини, — смутилась Надя. — Возьми, — протянула она деньги обратно.

— Нет. Забирай. Мне они ни к чему. Пусть пойдёт на благое дело, — ответил Мишка и поёжился. — Пора мне.

— Спасибо, Миша! — ласково сказала Надя, отходя. Миша разбежался и вскарабкался в квартиру. Оттуда он помахал рукой. Но Наденька уже не видела. Она неслась со всех ног к … больнице, боясь хоть с чем-то опоздать…

…А Татьяна Воронова всё стояла в коридоре. Новость, которую впопыхах сообщил мальчишка, даже не удивила её — повергла в шок. «Звонить Сергею? Нет, Татьяна, ты — майор. Вы хоть и вместе ведёте это дело, но в кои-то веки надо быть самостоятельной». А потому она немедленно перешла в кухню, где обычно проходили их с мужем «совещания». Таня уселась за стол, притянула к себе лист бумаги, ручку. «Думай, Танюша!» — уговаривала она себя. Но нужные ключевые мысли не шли. Воронова усмехнулась и стала разговаривать сама с собой — школьная ещё привычка, помогало уравновесить свои чувства, эмоции. «Хорошо, Танечка, говори, чего ты сейчас больше всего хочешь?» — задала она себе вопрос. Недолго думая, тут же ответила: «Я хочу сейчас…» — и замолкла. Так, вот оно, признак выходной лени. Татьяна хихикнула — она поняла, что сейчас очень похожа на свою племянницу, этакую изнеженную принцессу. У Сони, правда, выходная лень выливается в повседневную. Тане сразу же вспомнилась Сонечка, пятнадцатилетний подросток, которая вместо уроков садилась в кресло-качалку с ноутбуком, вставляла в уши наушники и смотрела фильмы. По-моему, преобладали ужастики. После фильмов шло общение по скайпу, оно тоже затягивалось, а на уроки и времени как-то уже не хватало… «Таня, вот видишь! — укорила сама себя Татьяна. — Ты же не хочешь походить на свою племянницу, а? Не хочешь, не хочешь… Поэтому работать!» Но что-то стопорило, поэтому ручка, водимая сильной женской рукой, вела линии по листу. Получился рисунок — тигрёнок с наивными и ласковыми глазами, ждущий поддержки. И так похожий на этого самого беднягу Геннадия! «Ну и чего ты стоишь на месте?» — вновь спросила себя Таня, разглядывая тигрёнка, который, казалось, весело подмигивал ей. Пришлось, однако, взять новый, чистый лист — не хотелось тревожить рисунок. «Итак… — подумала Татьяна, подперев голову. — Что мы имеем?» Сверху она написала «Г. С.» — Геннадий Скворцов, сделала стрелочку от него, под концом приписала «В. С.» — Виталий Скворцов. Ясно, что Геннадия избил его отчим. Таня помнила, как волок в КПЗ этого быкообразного товарища Василий. Впечатление отталкивающее, и осадок остался от этой мимолётной встречи крайне неприятный. Майор Воронова поморщилась. Говорила ей мама — не иди в милицию работать. Так доченька любимая и послушалась! А потом эта болезнь… Ну, вернёмся к делу. Таня положила ручку и, подперев голову, задумалась. Если, допустим, она возьмёт отряд и захватит этого самого Виталия, он нагло спросит: «А за что? А доказательства где?» Не годится. Как же найти эти доказательства и посадить этого гада? Ручка опять заелозила по листку, но женщина вовремя опомнилась и отложила её подальше — чтобы не мешала. И тут в голову пришла мысль. Ручка вновь оказалась в руке Тани, чертя новую схему. «Значит, так… — размышляла Татьяна. — Тут нужно зайти со стороны органов опеки. А тут придётся задействовать директора школы, где учится Геннадий…» Ручка выпала из рук. Не директор, а директриса. И по совместительству мама Надежды Семерниной. И, к тому же, Серёжина подруга детства. Что-то кольнуло Танино сердце. Что бы это значило? Да неужели ревность? Нет… Это чувство тут явно неуместно. Тем более, ревновать Танечка не умела никогда. Ну зачем это надо? Нет, ревновать точно не следует. Зато надо срочно начинать действовать. Так, телефоны, естественно, подшиты к делу, а дома их нет. Значит, будем звонить на работу. Татьяна прошла в коридор и автоматически, не глядя набрала номер — привычка.

— Отделение милиции № …, … района, города … — зазвучало в трубке.

— Вася, прекращай, — мягко приказала Татьяна, готовя ручку и бумажку.

— Слушаюсь, — ответил Василий. Ага, значит, смена запаздывает.

— Василий, принеси, пожалуйста, дело Семерниной, Скворцова и Малинкина, — попросила Татьяна, опять рисуя на бумажке. На этот раз вышел крошечный совсем клоун.

Через пару минут Василий был уже возле телефона. Он быстро надиктовал адрес и все телефоны Семерниных и Скворцовых.

— А зачем вам это? Простое человеческое любопытство…

— Да дело придётся новое завести, — уклончиво пояснила Таня, готовясь повесить трубку.

— Скажите мне, пожалуйста, если это касается ребят! Они ж мне теперь вроде маленькие друзья…

Вроде бы говорить нельзя, а вроде бы и очень нужно.

— Хорошо, Вася. Гешка в больнице, ему нужна помощь.

— Где?

— В ….

Ещё пара минут разговора — и оба собеседника положили трубки.

«Есть телефоны… Звонить сейчас? Нет, никого не будет дома. И неудобно. Допрос в участке? Но дело ещё не заведено, права не имею. Что же делать?» — размышляла Татьяна. Нерешительность, нерешительность. «Торможу на старости лет!» — сказала она. Так сказала бы Соня. Легко ставить себя в пример Софье, но нелегко укорять её примером себя. «Надо звонить вечером. Когда все дома. На завтра, на вечер — моё дежурство. Всё», — с этими мыслями Таня скатала листок в трубочку и ушла.

А Катя тем временем находилась на работе. Бумаги не давали ей покоя, и ведь всегда получалось так, что неведомым образом они скапливались, хотя Екатерина была очень педантична, и терпеть не могла оставлять что-либо «на потом». Но это не спасало — и вот Семернина, будто бухгалтер, закопалась во всякие справки, списки пособий. Вот чья это работа? Но секретаря, как всегда… Надо её поругать. Но позже. Сначала надо всё-всё сделать. И потому Катя быстро перебирала бумаги, сортируя их. Так, а это что? Катины руки потянулись к тетрадным листикам, скреплённым простой скрепочкой. Пожелтевшие… А на «титульном листе» — рисунок. Кажется, крокодил. «Любимой Мамочке на День Раждения!!!»

Повеял ветер воспоминаний. Её день рождения. Игорь вводит её в комнату с закрытыми глазами.

— Ну когда ж смотреть можно будет, а? Замучили меня!

— Неееееет! — хором сказали весёлыми, праздничными голосами Игорь и семилетняя Любочка, рядом с сестрой топает маленькими ножками двухлетняя Наденька.

— Теперь можно! — возвещает Люба. Игорь снимает руки с глаз и кладёт их на плечи.

— Ах! Но зачем же так много? — такова её первая реакция. Не удивляйтесь, ибо увидела она зрелище, каковое бывает только на общественных праздниках. Вся, вся гостиная усыпана… нет… да. Итак, весь пол в гостиной засыпан яркими конфетти, видно, что бумажки ещё и прикрывают что-то маленькое, стоящее на полу. Игорь перехватывает взгляд именинницы, устремлённый на бугорки.

— Это — на вечер, когда уйдут гости, — ласково шепчет он на ухо Кате, подмигивает дочерям.

Боже! Кроме конфетти тут ещё и другой сюрприз. Празднично накрытый стол окружает этакий «забор» из белых роз! Сколько же их тут?

— В два раза больше, чем тебе исполнилось, Катенька. И ещё одна — чтобы было нечётное число, — отвечает на немой вопрос муж.

— Мама, а это мы с Надей делали! Это — наш подарок! — Люба схватывает с наряженного, будто на Новый год, стола что-то и подносит маме. Надя семенит за ней. Катя протягивает руку — и в ней оказываются немного неровно отрезанные тетрадные листочки.

— Мам, а оформляла Надя! — гордо заявляет старшая дочь, гладя младшую сестрёнку по волосам.

— Дя! — подтверждает малышка, смеясь и открывая напоказ почти беззубый ротик.

— Милые мои! — растроганно шепчет Катя.

— Мам, это сказка! Тоже вместе сочиняли! Прочитай сейчас, пожаааалуйста! — тянет Люба.

— А может, сначала — за стол? — спрашивает Игорь.

— Ничего, ничего. Я прочитаю. Сейчас, — обещает Катя, усаживается за стол, чтобы было удобно читать. Откинут титульный лист, вот и текст, неровным детским почерком скачущий по строчкам.

«Сказка про крокодила.

Жил-был крокодил в жаркой далёкой Африке. Он жил — не тужил в своей речке. И был он особенный — людей не кушал. Над ним поэтому все смеялись. И заядлые хищники, и добряки млекопитающие. Потому что было непонятно, что ест такой непонятный зверь. А он не мог просто кушать ни людей, ни зверей. Тошнило его. Было стыдно кушать маленьких зверюшек, птичек и драться терпеть не мог. Говорят о таких: тряпка…»

Так начиналось первое сознательное произведение Любочки. Сколько всего было написано детскою рукой на простых тетрадных листочках! У крокодила этого было много приключений, бед, друзья хотели помочь ему исправиться, привели человека, с которым «хищник» подружился, спас, затем они жили вместе. Долго и счастливо. Такая вот своеобразная сказка.

Листки, лежавшие на столе, всколыхнулись, и пропал, пропал дивный сон. Катя вздохнула, поглядела на этот бардак. Не справляется она, не справляется. Раньше на всё хватало сил, энергии, а сейчас она будто выдохлась. Почему, почему семья распалась, а? Ну в чём она виновата? И зачем ей на пути встретился друг детства, которого Катя, как выяснилось, не то чтобы разлюбила. В общем, всё рухнуло. Что осталось? Дети. Екатерина схватила телефонную трубку — помнила, что обе дочки уже дома. Никто не снимает трубку. Странно… Обе — первосменницы, что случилось? Но вот кто-то взял трубку.

— Да, — прошептал безжизненный голос.

— Люба? Что с тобой? — испуганно вскрикнула Катя, вскочив.

— Мама… Мамочка, милая… Мне так плохо… — захлебнулась в новом потоке слёз Люба.

— Что случилось, дочка?

— У меня… погиб… друг…

— Какой?

— Мама, всё дома, дома, не по телефону… Но не уходи раньше времени с работы, я подожду…

Ничего не ответив, Катя положила трубку. Да что же за напасть-то такая? Ехать или не ехать? Гамлетовский вопрос… Катя спохватилась: а Надя-то дома? Соблюдает ли домашний арест? Понадеемся же на её честность.

… — О, Надя! Вот и все мы в сборе! — констатировал факт Владик, завидев бегущую к больнице Надю.

— Ух… Я не опоздала? — остановилась Надька и чуть наклонилась вперёд, переводя дыхание.

— Неет, ты что? — удивилась Эвелина, подпирая больничную стенку.

— Давайте посчитаем, кто сколько принёс, — нарушил паузу Влад, нерешительно поглядывая на девочек.

— А сначала — отойдём, а то шикарная же выйдет картина — детишки разложили деньги, бери сколько хочешь! — заметила Эва, отходя от стены. — Пойдёмте за угол, там менее опасно.

Там пересчитали деньги.

— М-да… — пробормотала Эвелина, глядя на стопку купюр.

— Чего? — спросила Надя, так же смотря на деньги.

— Это были все мои деньги, которые я за четыре месяца заработала… Они такие… бездушные!

— Эва, вот сейчас ты помогаешь им обрести душу, — подбадривающе сказала Надя. — Кто понесёт деньги?

— Эм… а какая разница? — спросил молчавший всё время Владик.

— Не знаю… — растерялась Надежда, поглядывая на стопку. — Кто больше внёс — тому нести. Эвелина, давай.

Девочка аккуратно ухватила деньги, и они пошли было к больнице. Но кто-то окликнул их. Троица обернулась.

— Василий? — ошарашенным хором воскликнули все трое.

— Ребята, приветствую. Что с Гешкой?

— Уже всё хорошо… Вроде, — растерянно ответила Эвелина, сжимая деньги.

— А это что? — спросил Вася, указывая на Эвин кулак.

— Мы на всякий случай скинулись — мало ли что! — ответил авторитетно Влад.

— Давайте я тоже вложу свою долю! — предложил стажёр. — Банкомат недалеко.

Через пять минут денег прибавилось, но их нёс Василий как самый взрослый.

— Вот, доктор. Мы готовы оплатить что угодно, — с места в карьер, ворвавшись в кабинет, выпалила Эвелина.

— Девочка, ты о чём? — строго посмотрел сквозь очки доктор. — Забирайте деньги, больница бесплатная!

— Мало ли, ведь что-то может понадобиться! — в кабинет влез Владик.

— Молодой человек, девочка, уходите отсюда! — нахмурившись, ответил врач. — Повторяю: больница бесплатная. Заберите!

— Скажите, доктор… — осенило вошедшую на место битвы Надю. — А нет ли какого-нибудь сбора? Благотворительность?

— Мы собираем деньги для детских домов.

— Тогда… Примите наши деньги, пусть они помогут тем, у кого нет ни дома, ни родителей, — сказал Василий, влезший последним в кабинет.

— Это оформляется не в моём кабинете, а в …, — смягчился доктор.

— Тогда мы пошли.

Все вышли, а доктор, поглядев на закрывшуюся дверь, рассмеялся:

— Есть ещё на свете молодцы!

… — Люба! Люба! Что случилось? — ворвалась в квартиру взволнованная Катя. Дочь повисла на маминой шее.

— Боже, боже… — зарыдала она вновь.

— Люба, а где Надя? — встрепенулась Екатерина. Люба отстранилась, красные и блестящие глаза, обрамлённые мокрыми ресницами, расширились.

— Ой! — опомнилась сестрица, схватившись за голову. — Она успокаивала меня, а я в запале попросила её погулять…

— Чтооо? Люба, у неё домашний арест! — возмутилась Катя, вешая пальто.

— Прости меня, мама, — тихо прошептала Любочка. Она понимала, что наделала глупостей — сначала напилась, потом отпустила Надю.

Катя подалась вперёд, обняла загрустившую дочку.

— Не беда, Люба, — старшая Семернина будто делала внушение. — Ничего страшного, — мягко добавила она. — Сейчас я достану телефон, позвоню Надежде, выясним, где же её носит. Алло, Надя. Ты где? Почему не дома? Да, да, — Катя побледнела. — Чтооооооо?

— Мама, что случилось? — встревожилась Люба, вытирая нос аккуратным платочком.

Катя только отмахнулась.

— Как это? Сотрясение? Моя помощь не нужна? Когда? Что? А откуда… Вот оно как… Как только всё оформите — немедленно домой, одна нога там, другая — здесь. Слышишь? Надеюсь. Ждём.

— Мама, что случилось? — повторила Люба. — Что-то с Надей?

— Нет… — вяло ответила Екатерина. — Надин друг, Гена Скворцов, попал в больницу с сотрясением мозга. Из-за отчима. Я должна, должна была это предупредить! Если бы тогда я не дала ему этот «последний шанс», — передразнила она сама себя, — Геннадий был бы сейчас здоров. Какая же я наивная дура! — в сердцах сказала Катя, хватаясь за голову.

— Мам… — легонько тронула Люба мамин рукав. — Пошли.

Гене Скворцову уже не помочь, этим занимается младшая дочь. А старшей нужна помощь. Даже сейчас, когда Любочка пытается уверить себя и её, Екатерину Семернину-Антонову, что всё уже в порядке, что со слезами ушло и горе, Катенька не верила ей. Люба — не Надя, она не умеет даже казаться скрытной. А потому сейчас надо заняться ею, выяснить всё, помочь хоть чем-то… Хотя вряд ли: смерть человека, тем более — друга, не исправима…

… — Ну, Люба, рассказывай, — скорей дружеским, чем материнским, тоном сказала Катя, усаживаясь напротив Любочки.

— Ну… Мама, ты его и так знаешь, — отчего-то отмахнулась Люба, засовывая за ухо прядь немного волнующихся волос.

— Люба, ты же знаешь, я помню только тех, кто учился в нашей школе. Он?

— Нет.

— Тогда не знаю.

— И всё же ты знаешь. Помнишь, мне было тринадцать, и меня сбил мальчишка на велосипеде?

— Оооооо! — протянула Катя. Этот день она точно запомнила, а тот мальчишка, вероятно, стал её врагом на всю жизнь. — И?

— Его звали Лёшка… — едва выдавила Люба, кусая губу. — Он погиб.

Было отчётливо видно, что девушка еле держится, чтобы не заплакать. Не успела изумлённая Катя что-либо ответить, как снова зазвонил телефон. Екатерина молча встала и вышла в коридор.

— Алло. Да, я слушаю.

— Здравствуйте. Вас беспокоит майор Татьяна Воронова. Вы помните меня?

— Да. Что-то с Надей? — забеспокоилась Катя, понизив голос.

— Нет, что Вы? А разве она не дома? — встрепенулась собеседница.

— Да, то есть, нет! — неумело соврала Катя. — Она ушла гулять со своим отцом. Надежда сейчас под его надзором.

— Будем надеяться, что это так. А то придётся выплачивать ещё один штраф. Итак, я беспокою Вас не по поводу Надежды. Насчет Геннадия Скворцова.

— Я уже знаю об этом от Нади.

— Тогда ещё лучше, — ответила Татьяна, даже не удивившись такому быстрому распространению новостей. — Нам придётся встретиться, чтобы решить вместе, что нужно делать.

Это несколько озадачило Катюшу, но она промолчала.

— Когда? Где?

— Завтра в нашем отделении милиции скажете дежурному, что Вас вызывала майор Воронова, то есть я. Поймите, тут надо действовать сообща со школой, где учится Геннадий. И тут нет ничего личного, — ответила Таня на незаданный вопрос.

— Во сколько?

— Когда Вам удобно? — ответила Татьяна вопросом на вопрос.

— В шесть вечера это возможно?

— Конечно! Только приходите обязательно, — добавила Таня уже не таким официальным тоном. После обоюдных «До свидания» телефонный разговор закончился.

Катя вернулась в кухню.

— Мам… А ты меня ругать не будешь? — вдруг спросила Люба после того, как Екатерина вновь села напротив дочки.

— За что? — округлила глаза женщина.

— Ну… ты ж мне тогда строго-настрого запретила с ним связываться, я ведь хотела тогда потом сказать ему всё, что думаю. Кстати, позже я именно это и сделала, — призналась Люба, смущаясь.

— Нет, ну что это за человек! — «возмутилась» Катя, хитро сверкнув глазами. — А со мной не посоветовалась!

Любина рука мягко опустилась на мамину руку.

— Мам… ну, просто я решила быть немного самостоятельной, а то что же это выходит-то? Что я, какая-то хилая недотрога? Нееет… Ты же знаешь меня, я гордая, должна была постоять за себя сама. И поговорила.

— И о чём же?

— Да так… Обменялись «любезностями», — немного уклончиво ответила Люба. Что-то вроде детской улыбки появилось на её заплаканном лице.

— Извини за вопрос, дочка, но что было дальше?

— А дальше — сначала гвоздики, потом розы, потом мы выросли… И конец… — прошептала Люба, бледнея.

— Так, вижу, настроение опять опускается, — вздохнула Катя, убрала Любину руку со своей и встала.

— Мама, ты что? — хлюпнула носом Люба, настороженно следя за мамиными движениями.

— Дочка, у меня тут есть одно средство…

«Коньяк!!! О, чёрт!!» — уныло подумала Люба. Как же выкрутиться-то?

— Люба, а ты не знаешь, тут коньяк стоял, довольно дорогой, хоть это сейчас не важно, но всё же? Не знаешь? — подозрительно спросила Катя. Нет, она не подозревала дочек, но надо же хоть узнать, куда пропала целая бутылка.

— Эм… — начала было Люба, но тут же стало ясно слышно, что в дверной скважине поворачивается ключ.

— Всем огромный привет! — крикнула с порога Надя. Через две минуты она появилась в кухне.

— Нагулялась, сестрёнка? — ласково спросила Люба, вставая и подходя к Наде.

— Ага. Мы с Владом и Эвкой потом немножечко, ну совсем чуть-чуть погуляли, сначала Эву до «Старого дуба» проводили, затем Владюха меня довёл до подъезда, — протараторила Надя. Яркий румянец освещался несколько тусклым светом кухонного абажура.

— Влад? — хором спросили Люба и Катя, уставившись на девочку во все глаза. Но та только отмахнулась.

— Да, долгий разговор! Ничего за моё отсутствие не случилось? — будто ничего не произошло, спросила Надя.

— Кстати, Надюш, может, ты знаешь? Тут вот стояла бутылка коньяку… — неловко спросила Катя. Надя чуток покраснела, мельком взглянула на побледневшую Любу и опомнилась.

— Мам, я доставала из шкафа чашку и нечаянно… — начала было Надежда и тут же торопливо прибавила: — В общем, я смахнула нечаянно бутылку на пол. Ох, так долго убирала! Мам, почему коньяк так воняет? Ужас!

— Значит, ты его разбила? — с радостью в голосе спросила Люба. «Молодец, Надя! Тет-а-тет я её обязательно поблагодарю, она ж мне жизнь спасла!!»

— Да. Некстати так случилось — в больницу тороплюсь, а тут такое дело! — уточнила Надя, хитро и незаметно подмигнув сестре.

Прошёл ещё один томительный день. Сегодня Любе предстояло идти на похороны, Кате — в милицию. О ком сейчас мне говорить? О дочери или о матери? Бросим же жребий… Что выпало? Хорошо же, будем описывать Любочку. Нет, не хочет. Ей нужно срочно побыть одной, чтобы идти в квартиру своего друга. А возможно, даже больше чем друга… Тогда дождёмся пяти вечера, ведь именно тогда Екатерина выйдет из школы и направит стопы, обутые в новые зимние сапоги, в отделение милиции, где её уже ожидает Татьяна. Наверное, не нужно столь подробно описывать, как Катя Семернина идёт по коридору, вспоминая номер кабинета, как заходит в кабинет и здоровается с Таней. Это вполне можно опустить. Их диалог может быть интересным, наверное, только для стражей порядка. Но тогда вы все возмутитесь, что не интересно. Тогда опустим часть диалога.

— Хорошо, мы оповестим их, — сказала Татьяна, разыскивая в столе телефон службы опеки.

— А можно вопрос… просто любопытно… — попросила Катерина.

— Да, да, конечно, задавайте, — не поднимая головы, ответила Таня.

— А вы однофамилица майора Сергея Ивановича Воронова или?..

— Нет, почему однофамилица, я его жена, — совершенно спокойно ответила Татьяна, будто это само собой разумеется.

— Ах, вот оно что! Значит, Сергей говорил мне тогда о вас! Знаете, он столько историй рассказал! — обрадовалась Катя.

— Да? А он мне много интересного рассказывал о вас, — улыбнулась в ответ Танюша.

— Да?

— Да. Когда мы только познакомились, он показал мне детский альбом. На первой фотографии был изображён мальчишка, очень похожий на моего сына, и девочка — копия Надежды. Имя ваше он сказал. Только фамилия с толку сбила. Вот и всё.

— А как зовут вашего сына? — осенило Катю.

— Владик. Владислав.

Екатерина беззвучно засмеялась.

— Вот это совпадение! И о Геннадии вы узнали от него, да?

— Да. Он просто ворвался в дом и во мгновение опустошил свою копилку, чтобы помочь ему. Весь в Серёжу.

— А я думаю, в нём есть кое-что и от вас, Татьяна… Извините, как ваше отчество?

— Да можно и без отчества. Спасибо большое за тёплые слова. Однако я не скажу, чтобы Надя унаследовала ваш характер, говоря прямо.

— Ну, всё-таки люди могут меняться, — загадочно ответила Екатерина, усмехаясь. Просто Татьяна не поверила бы в то, что в своё время Катя могла сделать что-то не то.

— Вы торопитесь? — испугалась Таня. — Извините, что я вас так задержала.

— Нет, что вы! Ничего страшного, я должна была прийти, а потому не важно, сколько времени занял наш разговор.

Женщины попрощались, Катя вышла из кабинета. Таня же улыбнулась ей вслед.

А теперь посмотрим, как чувствует себя Любочка. Хотя, что за глупое предложение? «Как себя чувствует Люба?» А как она себя должна чувствовать? Много, так много людей, все с ног до головы одеты в чёрное. Всхлипы слышатся повсюду. Гроб, длинный почему-то, стоит прямо по центру самой большой комнаты двухкомнатной квартиры. Он усыпан букетами. В основном, тут розы. Белые, розовые, красные… Хоть цветочный магазин открывай, как цинично это не звучало бы. Такое впечатление, что Лёшка был самым знаменитым человеком. Но это всего лишь слёзы раздваивают пришедших. На самом деле их, конечно же, меньше. Многие, живущие в этом доме, любили Лёшку за весёлый нрав, покорность. Он часто помогал всем — подбивал мебель, доносил до дома тяжёлые сумки. А теперь его нет. И никто не верит, что убили его за какую-то грошовую мобилку, паршивый, ободранный телефончик и копейки, бренчавшие в кармане простых джинс. Лёша лежит сейчас там, тихо-тихо… Будто спит. Любочка тихо подходит и кладёт свои гвоздики в общую кучу. Это были первые цветы, которые Лёша подарил ей после того инцидента. А теперь пришла пора прощаться со счастливым отрочеством. Теряя близкого человека, становишься на ступень выше, будто подрастаешь намного за считанные мгновения. Люба постояла у гроба, смахнула слезу, наклонилась и поцеловала белого как снег парня в ледяные губы. «Прощай, Лёшка!..»

Тут девушка услышала голос Лёшиной мамы, Марии Григорьевны Широковой, обернулась и направилась к заплаканной женщине. Это была голубоглазая блондинка, также одетая в чёрное — юбка, блузка да что-то вроде шарфа. Она всегда выглядела утомлённой, полусонной. С другой стороны, что же ещё можно ожидать после многочасовой работы за компьютером? Итак, вернёмся к безутешной матери. Когда Любочка подошла к Марие Григорьевне, та, утирая красные глаза чистеньким и белоснежным платочком, разговаривала с высоким и темноволосым мужчиной. Умные глаза его успокаивали одним взглядом. Лицо было отрешённым и невозмутимым.

— Маша, будь умницей, — мягко говорил он. — Лёшка бы не вытерпел, если бы услышал такие слова! Я, видимо, уже разучился кого-то успокаивать.

— Серёжка, ну не могу, не могу, горько! — тихо взвыла Мария.

— Мария Григорьевна… — тихо прошептала Люба, силясь справиться с очередным потоком слёз.

— Дорогая моя девочка пришла! — чуть обрадованно вскрикнула Мария Григорьевна, обнимая Любочку и прижимая её к себе. — Душечка моя!

Пока они плакали вместе, разделяя общее горе, Сергей оторопело смотрел на Любу. Что это? Призрак из прошлого? Мистическое совпадение? Нет, в это Сергей не верил. Тогда что же это? Девушка неописуемо похожа на Катюшу! В те самые 17 лет… Годы, годы!

— Девушка… Извините за нескромный вопрос… — стеснённо начал Сергей.

— Да? — шмыгнула она носом.

— Вы так похожи…

— На маму? Мне все это говорят, — улыбнулась девушка.

— Маша, позволь мне похитить эту девушку, хорошо? — подмигнул Сергей.

— Да, да, конечно! — заторопилась Мария. — Скоро уже…

И отвернулась, пытаясь сдержать себя.

— А вы знаете мою маму, да? — доверчиво, по-детски, спросила Любочка.

— Екатерину Семернину? Да. А ты — её дочь или?..

— Дочь, дочь!

— Ну, вот я и познакомился со всей семьёй! — усмехнулся Воронов.

— А кого вы ещё знаете?

— Твою младшую сестру, Надю. Я же следователь Воронов.

— Дааа? — удивилась Люба.

Так, дальнейшие реплики не имеет смысла приводить тут, ибо они столь банальны! Сергей спрашивал, кем Люба хочет быть, про учёбу. Любаша задавала свои вопросы. Ну, это не интересно. Значит… перенесёмся в следующий день, благо книжное время вполне позволяет это сделать.

Тихое утро. Все наши герои, с которыми вы, дорогие и терпеливые читатели, познакомились за время повествования, разошлись — кто на работу, кто в школу. Тишина накрыла городские дворы. Не минуло это и двор, где находились «Старый дуб» и квартира, в которой раньше жил Гешка. Лишь бабки сидели на скамеечках да, щёлкая семечки, обсуждали все на свете. Так… ничего смешного, грустного и вообще интересного тут не ожидается. Ждём дальше. Час дня. Школьники помладше, учащиеся в первую смену, уже возвращаются. Часть бабулек умчалась в квартиры — кормить уставших внуков. Остальные же, найдя, что без «семейных» подружек стало скучнее, разошлись по квартирам, ибо наступает святое для одиноких пенсионерок время — часы любимых сериалов. Теперь двор опустел совершенно. Следим дальше. И вот… на горизонте, вернее, возле входа во двор появляются две тени. Они спешат куда-то, почти бегут. В руках их — папки. Одеты они в строгие деловые костюмы. Так, а они что, бизнесвумены? Нет, девушки идут сюда совсем с другой целью. Постукивая каблучками, они поднимаются по лестнице и оказываются… возле квартиры Виталия и Гешки!

— Ну, Дарья, звони, — потребовала девушка, острым взглядом осматривая грязноватый подъезд.

— Оля, чего ты с утра пораньше раскомандовалась? — возмутилась Даша, хмуря светлые и аккуратные брови. Нежные голубые глаза засверкали.

— Ну, Дашка! — укоризненным тоном сказала Ольга. — День на дворе! — не осталась девушка в долгу.

— Не важно. Я в прошлый раз звонила уже! — встала на дыбы Дашенька, резкими движениями приводя себя в порядок.

— Даш, ты будто на свидание собираешься! Может, где-то поблизости… — начала подкалывать подругу Ольга, тихо хихикая.

— Звони давай, — невозмутимо ответила Даша. — Долго ещё тут приплясывать будем?

— Ты же первая начала! — ухмыльнулась Оля, однако позвонила. Не было слышно даже и шагов.

— Теперь ты, Даня! — уступила Оля место Даше. Та же нажала, удерживая кнопку. Трезвон разнёсся, наверное, по всему дому, а никто даже и не подошёл!

— Таак, вижу, кое у кого уже руки чешутся! — перехватила Оля взгляд Дарьи.

— А почему бы и нет? — пожала плечами Даша.

— А мы с тобой из милиции? А ордер есть?

— Да ребята нам сами спасибо скажут! — уверила подругу Даша.

— Тогда… Иых! Навалимся-ка! — у Лёльки загорелись глаза. Девушки встали рядом.

— Раз! Два! Трии! — хором сказали они, разбежались, и дверь сразу же подалась под их натиском.

— М-да, Дашк, я в шоке… — выдала Ольга, оглядывая вставшую столбом пыль, упавшую с шумом дверь и абсолютно безмолвную квартиру.

— Ты о чём именно? Ай, блин, я костюм испачкала! — пожаловалась Даша, отряхивая одежду.

— Интересно, это значит «дома никого» или «пошли все к чёрту, я сплю после попойки»?

— А пошли по комнатам! — предложила Дашка.

Комнат было, конечно, не так уж много, тем более, едва девушки ввалились в первую, как увидели именно того, кто им и нужен… Но это была, честное слово, та ещё картина.

Стол был весь… заб… зас… нет, замаран! Чего там только не лежало в беспорядке — какие-то выцветшие абсолютно шкурки, причём непонятно, от чего они, затем куча бутылок, пустых, как ореховая скорлупа, которая тоже заполняла целый угол несчастного столика. В общем, это неописуемо. Девушки разинули рты.

— М-да. Слушай, тебе ещё что-то надо, Оль? Может, сразу и без показаний этого у… В смысле, этого субъекта обойдёмся?

— Нееет, я так просто не отстану, Дашка! И, всё-таки, прекрати уже материться. Мы всё же теперь… как это… из органов опеки.

— Ты что делать хочешь?

— Дашк, вот сразу видно, что, как мы с тобой из ВДВ ушли, ты изменилась. Стала мягче. Неужели ты не догадываешься? Допрашивать его будем.

— С рукоприкладством? — хихикнула Дарья.

Так, здесь надо бы немного отступить от темы, а то многим интересно, кто такие эти девушки. Родились они обе в Москве. Росли вместе, подруги не разлей вода. Учились в милицейском лицее. Затем обеим взбрело в голову попасть в ВДВ. Что поделаешь, парни сейчас то и дело убегают от военной службы, а такие вот хрупкие девушки стремятся защищать Родину. Ну, сейчас я не об этом. Но ВДВ им быстро надоели, потому подружки променяли их на органы опеки. Что ещё? Предательств не прощают, то и дело оказываются в больнице с переломами, сотрясениями и так далее. Не судите их строго, это всего лишь оперативницы. Да, ещё пометочка для парней. Не смейте заикаться даже о знакомстве с ними. У Даши и Оли есть женихи, которые порвут на части любого, кто попробует прикоснуться к их невестам. Всё. Ух!

— Да, да, да, кости пересчитаем, мозги достанем, вычистим ёршиком для бутылок, затем погрузим в… — начала было перечислять Лёлька.

— Так, систер, успокойся. Учти, с нас три шкуры спустят! — проворчала Дашка, вновь прихорашиваясь.

— Дарья, да что ты всё зеркало вертишь! Тут рядом точно…

— Так, мооолчать! — засмущалась Дарья. — Лишь бы свою маленькую, любименькую сестрёнку, бывшую ВДВшницу, смутить! Прекращай.

— Я не стесняюсь своих чувств, — отрезала Ольга, приближаясь к храпящему Виталию. — Так, дорогой, родимый наш товарищ, встать изволь… Да чего я с ним церемонюсь? Сволочь, вставаааааааааааааааай!

— Аааааааааааааааааааааааааа! — заверещал вдруг алкаш, словно свинья.

— Дашка, ты чё сделала? — обалдела Ольга.

— Так бы он не встал! — улыбнулась Дашенька, демонстрируя шпильку, вытащенную из волос.

— Выдумщица ты моя.

— Ааа, вы, курицы две, вы чё делаете? — продрал глаза отчим Гешки.

— Вот, Лёлька, начинай, — захохотала Даша, отойдя на приличное расстояние.

— А чего это я?

— А того, что ты захотела его будить! — увернулась Дашка.

— Тааак, это чё такое, курицы, алллё, гараж! — разошёлся рассерженный Виталик.

— Аллё гараж, аллё гараж! Я тебе сейчас этот гараж в … засуну!!! — взвизгнула в момент разъярившаяся Даша.

— Чегооо? Да ты, малая, совсем о…ла? — Виталик подскочил и, наклонившись, схватил Дашку за ноги и перекинул через плечо.

— Ияяяяяяяяяяяя!!! — взвизгнула Дарьюшка, мало того что очень громко, вызвав очередной поток трёхэтажного мата (чего вы хотите от алкаша?), так плюс то, что она всадила свой каблук-шпильку прямо в… ну, вы сами поняли куда. Самое интересное, что туда же в ту же секунду засветила носком туфельки и Лёлька!

— Да вы, чувырлы каблукастые, … вашу дивизию в ж…!!! — примерно так ответил с диким воем Виталий.

Дальше началась небольшая драка. Теперь в воздух взлетела Олечка, но она с победным визгом упала с потолка прямо на мужика, туда же села и Дашка, хохочущая во всю глотку.

— Дашка, немедленно слезь с моих волос! — заверещала недовольная Оля.

В этот интересный момент раздались совершенно новые для нас, но такие знакомые для девушек голоса.

— Всем стоять на месте!!! Милиция! Лежать, суки!

В комнату ворвались ОМОНовцы и двое дюжих молодцов.

— Майор Августовский!

— Капитан Котовский! — рявкнули они хором и только потом разобрались, что происходит.

— Дашка? — разинул рот Августовский.

— Лёлечка? — поднял брови Котовский.

— Милые вы наши! — хором засмеялись девушки.

— Так, а вы как тут, собственно, оказались? — рассердился Августовский, поднимая Дашку.

— Вот так! — Дарья залепила ему поцелуй.

— Нет, ты мне зубы не заго… не зацеловывай, дорогая моя! — отмахнулся майор от хихикающей девушки. Почти то же самое происходило и с парой Котовский — Ольга…

Прошло ровно два месяца. Но за этот кому короткий, а кому длинный срок случилось многое. Постараюсь описать всё, чтобы не забыть ничего…

Для начала о Семерниных. Школа Кати получила звание «Самая лучшая школа района». Это повысило её финансирование. Ещё Екатерина развелась с Игорем, который, кстати, порывался прийти, помириться со всеми — видимо, новая «жена» выкинула его на улицу со всеми его трусами. Любаша получила второе место на городской олимпиаде по математике. Но на республиканскую решила не идти:

— Зачем ещё морочить себе голову? Мне и этого хватает!

Кстати, Катерина узнала, что погибший Лёша был племянником Сергея, но ничего на это не сказала. Что поделаешь — такова судьба. Семьи Семерниных и Вороновых сдружились. Ну, я, конечно, не буду говорить о Наде и Владике — с ними и так всё понятно. Они оба постоянно смущались, когда о них заговаривали, но факт остаётся фактом. Подружились Таня и Катя. Кстати, Любочка помогла обуздать ту самую Сонечку, племянницу Татьяны. Если раньше Соня была очень наглой и ленивой девочкой, то теперь, благодаря дружбе с Любой, она изменилась. Теперь Люба — Сонин кумир. Екатерина и Сергей всё так же поддерживают отношения. Но от их любви осталась только крепкая детская дружба. Василия повысили в должности, теперь он — старлей. Эвелина стала ходить в ту же школу, что и Гешка, Надя, Мишка и Люба. Только классом ниже. Самое главное — Эва и Гешка обрели новые семьи, сменили фамилии. Теперь, когда ребята станут получать паспорта, то в них будет значиться «Геннадий Котовский» и «Эвелина Августовская». Да, да, да! Майор Августовский женился на Дарье, Котовский — на Оле. Они тут же стали собирать документы и уже почти забрали детей к себе в семьи. Кстати, их свадьбы, нет, свадьба (двойная) была целой историей. Да, раз некоторые читатели интересуются, то почему бы и не описать её? Но вкратце. Ну, сначала всё, вроде бы, было чин чином… пока они не расписались и не потянулись целоваться! Ведь именно в тот момент девушки нечаянно (честное августовско-котовское слово, что это было нечаянно!!!) поменялись местами. Какая буря смеха поднялась среди гостей, едва увидели они, что Августовский схватил Олечку, а Котовский — Дашку! Очнувшиеся девушки тут же дали подзатыльники новоиспечённым мужьям, приговаривая: «А ещё хвалились, гадёныши наши любимые, что нас вслепую распознают!!»

Ошибка была немедленно исправлена. Ну, а праздник в ресторане прошёл абсолютно мирно, правда, обе пары под конец были, как говорится, пьяны в хлам и грязны аки чушки. Чем бы дитя… ой, не так… милые бранятся — только тешатся. Кстати, на свадьбе присутствовали все герои повести.

Но, однако, закончилось время веселья — настал день суда…

Заседание уже почти окончено, суд удалился на совещание. Виновники всего сидели на всеобщем обозрении рядом с известной личностью — адвокатом Е. Р. Хотя умная адвокатесса блестяще оперировала фактами, но всё равно троица нервничала, поглядывая на родственников и друзей, сидящих в зале. Надя старалась выглядеть спокойно, но то и дело косила в сторону, где сидели Катя и Люба. Они же то и дело кивали ей головой, а Любочка даже изредка приподнимала стиснутые в рукопожатии обе руки. Влад Воронов делал то же самое. Мама и брат Миши в упор смотрели на своего мальчика, он же чуть не каждую минуту поднимал руку и откидывал назад отросшие волосы. Гешка тоже всё ёрзал на неудобной скамье, но осекался под поддерживающими взглядами Ольги, Котовского, Дарьи, Августовского и Эвелины. Старшие Вороновы тоже присутствовали в зале. Так длилось около пяти минут, затем судья вышла. Это была строгого вида блондинка лет под сорок. Она откашлялась, будто хотела спеть какую-нибудь песню (а возможно, и из тюремного шансона!). Но никаких арий не послышалось, началось объявление приговора.

«Решение суда.

По Гражданскому кодексу РФ, статье …, пункту … признать Надежду Семернину, Михаила Малинкина и Геннадия Котовского виновными и назначить им наказание в виде штрафа в размере 30000 рублей. Но так как виновные признаны несовершеннолетними, штраф взимается с родителей виновных или лиц, их заменяющих».

Всё. Неужели это испытание закончилось? Все облегчённо вздохнули. Штраф? Да неважно! Главное, что теперь не ждёшь этого. Что всё прошло, что грязное прошлое уходит назад. И не будет больше этого покера, скандалов с пьющим отчимом, денег. Как же хорошо на душе!

Первыми из зала суда вышли Малинкины. Они быстро исчезли. Затем Августовские и Котовские. Ушли так же быстро. Вот и младшие Семернины выбежали, вслед за ними — Влад, после него — Татьяна и Сергей. И лишь потом — Катя.

— Девочки, подождите меня. Я задержусь, — сказала она.

— Ты чего, Кать? — взволнованно спросил Сергей. Они переглянулись с Таней, она кивнула и быстро ушла.

— Да… решила немного подумать, как жить дальше! — улыбнулась Екатерина, глядя в окно.

— Тебе ничего… — начал было он, но прервался.

— Серёж, нет. Иди. Я хочу побыть одна, — ответила Катя и отвернулась. В коридоре всё затихло — Воронов ушёл…

… — Эх, друзья-товарищи! Как же жалко расставаться с вами всеми! — громко сказала во время пира одна из соседок Кати и Серёжи.

— Даааа! — загудели все. — Давайте писать друг другу письма! Адреса есть у каждого! — хором предложили все.

— Бууудем! Всю жизнь прожили плечом к плечу, а теперь забудем товарищей из «Городка»?

— Какой тааам! Давайте выпьем, друзья, за светлую дружбу!

— Уууууууууууууу! — все чокнулись.

— Так, дорогие мои, мне пора! — прервал общее веселье Сергей, вставая из-за стола.

— Уже? — тихо спросила Катя, краснея.

— Да, — отрешённо ответил парень, поправляя на себе новую форму.

— Ну, Серёжка, желаем тебе хорошей службы и чтобы всё у вас с Катей сложилось! — хором ответили соседи и, на удивление «жениха и невесты», закричали:

— Горько!!!

Молодые встали, и все замолкли, чтобы не мешать им. Затем Серёжа вышел из-за стола и пошел к выходу. Все, включая Катеньку, смотрели на него во все глаза, стараясь запомнить его таким, какой он сейчас. Ведь разлука томила сердца как стариков, так и молодых. Сергей всё шёл. И когда он приблизился к выходу совсем, Катерина не выдержала, встала и направилась почти бегом за ним.

— Серёжка, Серёжа!!! Не забывай! — крикнула девушка и, чтобы не потерять вдруг сознание от волнения, ухватилась за стену. Сергей обернулся, улыбнулся и, помахав рукой, ушёл…